Я пообещал себе по-королевски попотчевать своих друзей, перса и венецианца, на первой же остановке, так как у меня не было возможности угостить их на борту. Я думал справиться о лучших трактирах в этой местности, и когда мне повезло повстречаться с господином Магальяйншем, я спросил его совета. Он тотчас ответил, что я желанный гость у него дома; я поблагодарил и объяснил прямо, что должен пригласить двух друзей, что я чувствовал бы себя неловко, если бы мне пришлось опять подняться на борт моего судна, не воздав им должное. Но он не желал ничего слушать.
— Если бы в этом городе жил ваш брат, разве не пригласили бы вы их к его столу? Вот и считайте, что так оно и есть, и будьте уверены: мы гораздо лучше проведем время за дружеской беседой в моей библиотеке, чем в портовой таверне.
25 мая.
Вчера вечером я не смог вновь взяться за перо. Когда я вернулся от Магальяйнша, было уже темно, а я слишком много съел и выпил, чтобы быть в состоянии что-то писать.
Наш хозяин настаивал даже, чтобы мы ночевали в его доме, что при других обстоятельствах не могло бы встретить отказа после стольких ночей, проведенных на качающихся койках. Но я испугался, как бы капитан не решил сняться с якоря до рассвета, и предпочел откланяться.
Сейчас уже полдень, а корабль все еще стоит на причале. Все вокруг нас выглядит так спокойно и тихо. Кажется, час нашего отъезда еще далеко.
Вчерашний вечер прошел очень приятно, но мы не могли беседовать на одном, общем для всех нас, языке, что лишило эту встречу части ее очарования. Конечно, отец Анж сопровождал своего хозяина и служил ему переводчиком, но он не слишком утруждал себя — временами он был занят едой, временами что-то не улавливал и просил, чтобы ему повторили, а иногда переводил длинное объяснение двумя краткими словами, то ли потому, что не все запомнил, то ли потому, что кое-что из сказанного ему не нравилось.
Так, например, когда Эсфахани, выказавший большой интерес к Московии и ко всему, что венецианец рассказывал об этих людях и их обычаях, захотел разузнать о различиях в религиях у православных и католиков, Джироламо принялся объяснять ему, в чем упрекает Папу Московский Патриарх. Отца Анжа совсем не радовало, что приходится повторять подобные вещи, и когда Дурацци сказал, что московитам, как и англичанам, нравится именовать Святого Отца «антихристом», наш священник побагровел, резко швырнул нож на стол и бросил венецианцу дрожащим голосом:
— Лучше бы вам выучить персидский и говорить такое самому, а я не желаю пачкать свой язык и засорять уши принца!
Гнев заставил отца Анжа заговорить по-французски, но все присутствующие, каков бы ни был их родной язык, поняли слово «принц». Напрасно священник пытался снова взять себя в руки: зло уже свершилось. Интересно, не о таком ли случае думал тот, кто назвал когда-то «переводчика» «предателем»?
Вот так спустя месяц с начала нашего плавания я наконец узнал, что Эсфахани действительно принц. И прежде чем мы сойдем на лондонскую пристань, я, может, в конце концов выясню, кто он на самом деле и почему путешествует.
Вчера вечером, как только мы снова заговорили за столом об уступке Танжера португальцами, он наклонился ко мне и попросил когда-нибудь подробно растолковать ему все эти тонкости и объяснить причины неприязни, существующей между разными христианскими народами. Я пообещал рассказать ему все, что мне известно, хоть мне известно и не очень много. И в качестве предисловия сообщил, полушутя-полусерьезно, что, если он хочет понять хоть что-нибудь из того, что происходит, он должен держать в уме, что англичане ненавидят испанцев, испанцы — англичан, голландцы — и тех и других и что всех люто ненавидят французы…
Внезапно Джироламо, бог знает как понявший то, что я только что сказал по-арабски одному принцу, бросил мне:
— Объясни ему также, что сиенцы проклинают флорентийцев и что генуэзцы предпочитают турок венецианцам…
Я перевел фразу абсолютно точно, но все же с лицемерной пылкостью возразил:
— Доказательством того, что у нас уже нет никакой предубежденности против Венеции, служит как раз то, что мы с тобой разговариваем как друзья.
— Сейчас да, мы говорим как друзья. Но вначале, поздоровавшись со мной, ты каждый раз оглядывался вокруг, чтобы убедиться, что ни один генуэзец тебя не заметил.
Я снова начал спорить. Но, может, он не так уж и не прав. Хотя я, конечно, не столько оглядывался по сторонам, сколько смотрел на небеса, где, должно быть, пребывают теперь мои предки. Мир их душам!
Я перевел наш разговор «его светлости», но не знаю, понял ли он его. Да нет, вероятно, понял. Разве в его Персии нет своих генуй и Венеции, Флоренции и сиен, раскольников и фанатиков, нет королевств и народов, которые ссорятся друг с другом так же, как наши англии, Испании и Португалии?
Наш корабль снялся с якоря только на исходе дня. Мы вполне могли бы провести прошлую ночь в постелях, на чистых простынях в гостеприимном доме, как и предлагал нам Магальяйнш. Это была бы одна из самых замечательных ночей! Но напрасно я покидаю Танжер, высказывая сожаления, вместо того, чтобы благословлять Небеса за неожиданную встречу, озарившую эту стоянку своим светом. Надеюсь, что мы принесли нашему хозяину столько же радости, сколько он — нам. И что наш приход в его дом немного смягчил его печальное настроение. При португальцах он был уважаемым человеком, но как только этим краем завладели англичане, он почувствовал, что потерял свое положение и перестал быть значимой фигурой в городе. «Но что поделаешь?» — сказал он мне. Не может же он, прожив здесь шестьдесят лет, оставить дом и свои земли, чтобы начать жизнь заново где-то в другом месте. Тем более что сейчас англичане не враги, а союзники, а их королеву зовут Катариной Браганса.
— Я стал изгнанником, не покинув родной земли.
Не правда ли, только генуэзец, живущий в заморских странах, может понять эти слова?
Да благословит тебя Бог, Себастьяо Магальяйнш, и да вооружит Он тебя терпением!
26 мая.
Быть может, в безумии капитана есть все же какая-то причина, какое-то объяснение.
Если верить Джироламо, капитан выбрал остановку в Танжере, избегая всех прочих портов на испанском побережье, потому что везет в Англию какой-то важный груз и не хочет, чтобы его перехватили. Именно по этой причине он направляется теперь прямо в Лиссабон, не собираясь заходить ни в Кадис, ни в Севилью.
Я до сих пор не рассказывал Дурацци — ни кому бы то ни было еще — о том эпизоде с летающими демонами, но хочется думать, что это безумие могло быть разыграно капитаном, чтобы не объяснять настоящую причину изменения нашего маршрута.
Хотя я еще не полностью убежден в этом, я бы очень желал, чтобы это было правдой. Я бы предпочел узнать, что нашим судном командует человек дьявольской хитрости, а не полный безумец.
Сегодня принц Али пригласил меня с Джироламо к себе на обед. Я ожидал, что отец Анж тоже появится, но наш хозяин объяснил, что его толмач высказал желание весь этот день поститься и хранить молчание, предаваясь созерцанию. Я, однако, думаю, что он не желает переводить нечестивые речи. И вот обязанности переводчика с итальянского на арабский и с арабского на итальянский легли на меня. Я, разумеется, владею обоими языками и не испытываю никаких затруднений, переходя с одного языка на другой, но мне никогда не доводилось переводить каждое сказанное слово и так долго — во время всего обеда; я нашел, что эта задача весьма утомительна. Мне не удалось оценить по достоинству ни персидской кухни, ни нашего разговора.