[3], где устроили загон для слона. А верхом, госпожа моя, вы наверняка ехать не захотите, сказал король решительно, всем тоном своим и видом отметая возможные возражения. Королева как должное приняла прикровенный запрет и удалилась, бормоча, что во всей португальской державе и более того, во всем подлунном мире, никто не любит слона соломона сильней, чем она. Было очевидно, что противоречивость натуры человеческой усиливается. Совершенно незаслуженно и очень обидно обозвав слона дармоедом, то есть нанеся тягчайшее оскорбление несмысленному скоту, у себя в индиях так тяжко трудящемуся в течение стольких лет безо всякого за это вознаграждения, катарина австрийская теперь выказала отважное чувство раскаяния, коим движимая, едва не поперечила своему государю, господину и супругу. Впрочем, все это было бурей в стакане воды, мелкой семейной распрей, которая непременно будет улажена с возвращением главного конюшего, какой бы ответ тот ни привез. Если эрцгерцог примет слона, задача разрешится сама собой, или, вернее сказать, — путешествием в вену, а не примет — будет повод лишний раз повторить веками выношенную народную мудрость, что, мол, несмотря на все разочарования, разуверенья и обманы, составляющие хлеб насущный и людей, и слонов, жизнь продолжается. Соломон же и понятия не имел о грядущих переменах в своей судьбе. Главный конюший, посланный эту самую судьбу его определить, скачет сейчас к вальядолиду и уже оправился от плачевных последствий, кои возымела попытка последовать совету короля и поспать в седле, сам же король португальский с немногочисленной свитой в лице секретаря и двух пажей вот-вот доберется до берега беленя, где неподалеку от монастыря иеронимитов стоит в своем загоне слон. Ежели, как говорится, дать времени время, то все на свете займет подобающее ему место. Занял свое и слон. Он несколько мельче своих африканских сородичей, но под коростой грязи, покрывающей его, угадывается все та же сильно и соразмерно сложенная фигура, которую некогда созерцала окружающая его природа. Чего же он грязный-то такой, спросил король, кто за ним смотрит, должен же за ним ходить кто-то. Приблизился человек с индийскими чертами лица, в платье здешнего кроя и местного шитья, ныне обратившемся чуть ли не в лохмотья и прикрывавшем — или являвшем — в дым сношенный экзотический наряд, в котором он прибыл сюда когда-то, два года назад, вместе со слоном. Это и был погонщик. Секретарь мигом сообразил, что он не узнал короля, и благо место и время не располагали к этикетным церемониям вроде: Ваше величество всемилостивейше соизволит представить ему того, кто ходит за соломоном, а перед вами, сеньор индус, король португальский дон жоан третий, который войдет в историю как жоан милосердный,— то попросту кликнул пажей и велел им уведомить встревоженного погонщика, что осанистый бородач с суровым взглядом, не обещавшим ничего доброго, а совсем наоборот: Это — король. Индус сперва замер как громом пораженный, а потом попытался попятиться, однако пажи придержали его за лохмотья и подтащили поближе. Король же со ступеньки грубо сколоченной приставной лестницы глядел на все это с досадой и отвращением, раскаиваясь в том, что уступил утреннему побуждению свершить сентиментальное путешествие к сему пораженному пахидермией чудищу, к сему нелепому, ростом свыше четырех локтей, зверю семейства хоботных, который скоро, бог даст, будет наваливать кучи своего смрадного навоза уже не здесь, а в чванной австрийской столице. Вина отчасти лежит на секретаре, заведшем речи о поэтических деяниях, а от речей этих до сих пор голова кругом. И жоан с вызовом обратил взор на своего во всех прочих отношениях ценного приближенного, тот же, словно догадавшись о намерении, сказал: Поэтическое деяние свершили вы, ваше величество, придя сюда, слон же здесь — не более чем предлог. Король пробормотал нечто неразборчивое, а потом голосом твердым и отчетливым сказал так: Сию же минуту вымыть животное. Король чувствовался в этих словах, король и произнес их, и легко себе представить впечатление, ими произведенное, если вспомнить, что никогда еще во все время его царствования не срывалось с августейших уст такой фразы. Пажи довели до сведения погонщика монаршее пожелание, и тот побежал в уголок, где хранилось что-то такое, похожее на орудия его труда, и кое-что, таковым на самом деле являвшееся, и еще что-то, о чем никто не смог бы сказать вразумительно, что это и для чего служит. Там же стояло нечто сколоченное из досок, накрытое рядном, и там, верно, погонщик спал. Итак, он вернулся со щеткой, на длинный ворс которой отдала свои листья пальма-рафия, наполнил большое ведро водой из еще большего чана, служащего, надо полагать, поилкой, и принялся за дело. Удовольствие, которое получал при этом слон, бросалось в глаза. Вода и прикосновения грубой щетки пробудили в нем какое-то приятное воспоминание — может быть, об индийской реке, может быть, о шершавом древесном стволе,— о чем можно было судить по тому, что добрых полчаса, пока длилось омовение, он не пошелохнулся, не сдвинулся с места, а стоял как завороженный на прочно расставленных опорах четырех мощных ног. И в осознании неоспоримых достоинств телесной чистоты мы с полным правом имеем право заявить, что на том месте, где находился слон, появилось бы словно совсем другое существо. Совсем другой слон. Поддаваясь совместным усилиям воды и трения, корка грязи, сплошь покрывавшая его и закрывавшая от взоров, исчезла, и соломон предстал во всем своем великолепии. Впрочем, весьма относительном. У азиатских слонов, а он ведь как раз из этих, толстая, грубая, коричневато-серая кожа, вся в пятнах и клочьях шерсти, что было для него причиной неизбывной печали, несмотря на рекомендации смиренно довольствоваться тем, что имеешь, и возносить хвалы вишну. Соломон ведь подвергся омовению в доверчивом ожидании чуда или даже таинства крещения — и вот вам, пожалуйста, пятна да клочья. Король португальский, который больше года не видел слона, позабыл частности и подробности и зрелищем, теперь представшим его взору, остался недоволен. Картину скрашивали, впрочем, бивни — сияющей белизны, длинные, лишь слегка изогнутые, подобные двум уставленным мечам. Внезапно король Португалии и обоих алгарве, прежде ликовавший от того, что получил возможность сделать подарок ни больше ни меньше, как зятю самого императора карла, испытал чувство, похожее на то, как если бы сверзился с высокой лестницы и полетел кувырком в самое жерло бесчестья. Ибо в этот миг пришло ему в голову: А что, если эрцгерцогу не понравится этот зверь, что, если он сочтет его безобразным, а то и того хуже — сначала примет дар, не ведая, каков он, купит, так сказать, кота, то бишь слона, в мешке, а потом, рассмотрев, вернет, и я ж тогда срама не оберусь под сочувственными или насмешливыми взглядами европейского сообщества. Ну а ты что мне скажешь, как тебе этот слон, решился спросить он секретаря, с отчаянием, можно сказать, утопающего хватаясь за соломинку чужого мнения. Красота или безобразие, ваше величество, понятия в высшей степени относительные, и ведь сказано же, что и для сыча-то его сычата — самые распрекрасные на свете, и кто я такой есть, чтобы данный отдельный случай возводить во всеобщий закон, но скажу все же, что это — превосходный экземпляр азиатского слона при всех своих пятнах и клочьях, присущих, кстати, его породе, и что он приведет в восхищение самого эрцгерцога, и очарует не только венский двор и горожан, но и всех обитателей земель и краев, через которые пойдет. Король вздохнул с облегчением: Полагаю, ты прав. Надеюсь, ваше величество, и, если будет мне позволено, осмелюсь сказать еще, что слон этот с пятнами и клочьями станет эрцгерцогу австрийскому могучим политическим орудием первого, так сказать, ряда, если, конечно, максимилиан в самом деле столь хитроумен и прозорлив, как можно судить по доказательствам, представленным им до сих пор. Помоги-ка мне спуститься с лестницы, а то у меня от таких слов голова пошла кругом. При содействии секретаря и обоих пажей король без особого труда преодолел несколько ступенек, по которым только что взбирался. Глубоко вздохнул, вновь ощутив под ногами твердь земную и безо всякой видимой причины, если не считать, понятно, той, о которой в тогдашнюю пору еще никак нельзя было судить со всей определенностью, тогда нельзя, а теперь можно, и потому скажем, что обогащенная кислородом кровь резвее побежала по жилам, прилила к голове короля и заставила его подумать, что в иных обстоятельствах никогда бы в нее не пришло. А именно: Погонщику неприлично отправляться в вену в такой затрапезе, в этих обносках и отрепьях, а потому повелеваю сшить ему две смены платья — одну повседневную, чтобы было в чем ехать верхом на слоне, а другую — парадную, чтобы, появившись при венском дворе, не ударил в грязь лицом, платье не роскошное, но приличное и достойное державы, снарядившей его в путь. Будет исполнено, ваше величество. А кстати, как его зовут. Один из пажей отправился узнавать, и ответ, переданный через секретаря, звучал примерно так: Субхро. Суп — что, повторил король, что вернуться
Белень (Belem) — один из стариннейших кварталов в западной части Лиссабона; в описываемую эпоху — его предместье.