Когда же в линце сошли на берег, эрцгерцог уже имел вполне отчетливые представления о новых началах, на коих предстоит перестроить караван, дабы извлечь наибольшую пользу из, в частности, того психологического эффекта, который окажет его возвращение на душу населения вены, столицы империи и, следственно, средоточия самой острой политической чувствительности. Кирасиры, доселе разделенные на головных и хвостовых, теперь будут вместе открывать процессию. За ними будет двинут слон, и признаемся, что это — стратегический ход, достойный алёхина, особенно если учесть, что экипажу максимилиана отводится лишь третье место в этой очереди. Цель ясна — дать сулейману главную роль, что исполнено глубочайшего смысла, ибо эрцгерцогов австрийских видали мы и раньше, а слонов наблюдаем в первый раз. От линца до вены тридцать три лиги, и предусмотрены две остановки — в мельке и в амштеттене, где предполагается ночевка с тем, чтобы в столицу караван вошел в достаточной степени отдохнувшим и свежим. Погода, надо сказать, очень так себе, снег все падает, и ветер не утерял своей режущей силы, однако по сравнению с бреннером и изарко эта дорога вполне может быть названа райской, хоть и сомнительно, чтобы по небесным чертогам тоже проходили дороги, ибо души сразу же по завершении формальностей вознесения получают по паре крыльев, являющихся единственным разрешенным там средством сообщения. Ну а после амштеттена колонна пойдет без привалов и дневок. Деревенские жители выходят к обочинам посмотреть на эрцгерцога и оказываются перед зверем, о котором раньше доходили только смутные слухи, вызывающие ныне еще большее и более чем законное любопытство, удовлетворяемое самыми нелепыми объяснениями вроде того, какое получил один мальчуган, спросивший дедушку, почему слон называется слоном, и услышавший в ответ, что это, мол, оттого, что у него хобот имеется. Австриец, даже если он принадлежит к низшим сословиям, это человек не такой, как другие, ему непременно надлежит узнать все, что надлежит узнать. Еще одна идея, овладевшая умами всех этих добрых людей, как любим мы говорить с покровительственным видом, заключалась в том, что в той стране, откуда прибыл этот слон, у каждого жителя имеется свой собственный, вроде как у нас лошадь, мул или чаще — осел, и что там достаточно богаты, чтобы прокормить скотину такого размера. Доказательство этого, того то есть, что так оно и есть, селяне получили, когда колонна остановилась посреди дороги, чтобы покормить слона, который по неизвестной причине утром воротил нос от завтрака. Вокруг собралась небольшая толпа народу, изумленного тем, с какой скоростью слон хоботом ухватывал связки соломы, отправлял их в рот и, прежде чем проглотить, раза два проворачивал мощными резцами, снаружи не видными, но легко угадывающимися. Чем меньше оставалось до вены, тем явственней замечалось, что погода постепенно улучшается. Никаких уж таких разительных перемен не произошло, тучи по-прежнему нависали низко, но хоть снег перестал. Кто-то сказал: Если так и дальше пойдет, глядишь, когда до вены доберемся, и небо очистится, и солнышко выглянет. Не в точности так было бы, однако другой петушок, как говорится, пел бы в этом странствии, если бы метеорология везде и повсюду следовала примеру метеорологии того места, что однажды прославится в качестве столицы вальсов. Время от времени караван принужден был останавливаться, потому что поселяне и поселянки из окрестных — само собой — поселений желали показать, сколь искусны они в пении и плясках, которые наибольшую отраду доставляли эрцгерцогине марии, чье удовольствие эрцгерцог максимилиан разделял со снисходительной, едва ли не отцовской благожелательностью, четко укладывавшейся в распространенную повсеместно и во все времена формулу: Женщины, ну что с них взять. На горизонте уже видны шпили и купола, городские ворота открыты во всю ширь, и принарядившийся в честь приезда своих государей народ заполняет улицы и площади. Примерно так же обстояли дела, когда входил в вальядолид слон сулейман, но ведь иберийцы — они ведь сущие дети, чуть что — приходят в неистовый восторг. Здесь, в имперской столице, в большом почете — стремление к дисциплине и порядку, и чудится в этой тенденции нечто тевтонское, а как покажет время — не чудится. В город въезжает наивысшее воплощение верховной власти, так что уважение и безусловное подчинение преобладают в толпе над всеми прочими чувствами. Впрочем, в колоде у жизни карт много, и сдает она их порой так, как меньше всего этого ожидаешь. Слон идет своим обычным шагом, шагом ровным и неспешным, как ходят те, кто знает — чтобы поспеть вовремя, вовсе незачем торопиться. Внезапно какая-то девочка лет пяти — впоследствии выяснилось, что именно столько лет ей и было,— вместе с родителями смотревшая на кортеж, выдралась из материнской руки и бросилась прямо под ноги слону. Крик ужаса вырывается из груди всех присутствующих, омрачающая приезд эрцгерцога трагедия кажется неминуемой, огромные ноги вот-вот растопчут и впечатают в мостовую хрупкое тельце, несчастье, траур, ужасное кровавое пятно на гербе города вены. Но ждать такую развязку — значит совсем не знать соломона. Он, словно обнимая, обвил хоботом тело девочки и вознес на высоту, как новое знамя, как знамя жизни, уже почти погубленной и в последний миг спасенной. Родители, рыдая, подбежали к соломону и получили в руки возвращенную воскрешенную дочь, меж тем как толпа рукоплескала, и немало было тех, кто, расчувствовавшись, не сдержал слез, а кто-то говорил, что вот это и было чудо, а о том, которое соломон сотворил в падуе, преклонив колени перед дверьми базилики святого антония, знать больше не хотели. И как будто еще чего-то не хватало, чтобы полнее развернуть драматический эпизод, о котором мы только что поведали, эрцгерцог вышел из кареты, подал руку супруге, помогая выйти и ей тоже, и оба вместе, рука об руку, направились к соломону, которого по-прежнему окружали горожане, продолжавшие славить его как героя дня — этого и многих последующих, включая и наши, нынешние, поскольку история слона, спасшего от верной смерти девочку, будет тысячу раз пересказываться и на тысячу ладов — приукрашиваться. При появлении августейших особ люди замолчали и расступились. На многих лицах читалось волнение, а иные еще блестели от недавно пролитых слез. Фриц слез со слона и ждал. Максимилиан остановился перед ним и взглянул ему прямо в глаза. Фриц склонил голову и обнаружил перед собой правую руку, открытую и протянутую в ожидании. Государь, я не смею, промолвил он и показал собственные ладони, грязные от постоянного соприкосновения со слоном, который, кстати сказать, был из них двоих почище, ибо погонщик уже и запамятовал, когда мылся-то по-