На следующий день, рано поутру король вызвал к себе секретаря перо де алкасову-карнейро и принялся диктовать ему письмо, которое, впрочем, с первой попытки не получилось, со второй не вышло и даже с третьей не удалось, так что пришлось довериться риторической опытности и испытанному искусству составления эпистол от государя к государю, каковым искусством в совершенстве владел помянутый выше перо де алкасова, прошедший лучшую на свете школу родного своего отца, антонио карнейро, по смерти коего и принял эту должность. И было это письмо совершенно как по начертанию букв, так и по приведенным в нем доводам и с округлою дипломатичностью оборотов допускало, что подарок может и не прийтись по нраву и вкусу эрцгерцогу, хоть ему тем не менее было бы смертельно трудно отказаться от него, ибо король португальский в стратегически важном месте письма утверждал, что нет во всей его державе ничего более ценного, нежели слон соломон, как потому, что цельность замысла божьего объединяет все творения и уподобляет их друг другу — бытует даже мнение, что человек и создан-то был из слоновьих останков,— так и по собственным достоинствам, телесным и духовным, изначально присущим сему животному. Вслед за тем, как эпистола была запечатана, король призвал к себе своего главного конюшего, человека хорошего рода и пользующегося полнейшим его монаршим доверием, и велел ему подобрать свиту, приличную рангу посланца, но главным образом — подобающую ответственности возложенного на него поручения. Конюший поцеловал руку своему государю, а тот со значительностью оракула произнес следующие выспренние слова: Да будет стремительней аквилона бег твоего коня, и прямее орлиного полета — стезя твоя. А потом, сменив тон, дал несколько практических советов: Нет нужды напоминать, что коней должно тебе менять, едва лишь в том возникнет необходимость, ибо для чего ж, как не для этого, существуют почтовые станции, и это не тот случай, чтобы деньги беречь — в отличие от времени, так что и спать будешь в седле, покуда конь галопом несет тебя по кастильским дорогам. Посланец то ли не понял шутки, то ли предпочел пропустить ее мимо ушей, но ограничился таким ответом: Приказания вашего величества будут исполнены в точности, в чем порукой — слово мое и самое жизнь, после чего удалился, как положено, не поворачиваясь спиной и отвешивая поклон через каждые три шага. Он — лучший из всех главных конюших, промолвил король. Льстивый отзыв о сем мнении, который выразился бы в том, что, мол, и не может быть иным и вести себя иначе человек, лично выбранный государем, секретарь решил придержать при себе. И потому придержать, что ему показалось — нечто подобное он уже говорил и не очень давно.
И в эту минуту явственно припомнился ему совет отца: Будь осмотрителен, сын мой, часто повторяемая лесть в конце концов неизбежно перестает греть душу того, к кому обращена, но, напротив,— начинает задевать как оскорбление. И потому секретарь, следуя, хоть и по иным причинам, примеру конюшего, счел за благо промолчать. А король прервал это молчание, дав право голоса внезапно пробудившейся в нем заботе: Я тут подумал и считаю, что должен пойти поглядеть, как там соломон. Не угодно ли будет вашему величеству, чтобы я позвал стражу сопроводить вас, спросил секретарь. Не надо, двух пажей будет довольно, один — чтоб передавал мои распоряжения, а второй — бегал проверять, куда запропастился первый и почему его до сих пор нет, ну и ты тоже иди, если есть охота. Государь, честь, которой вы удостаиваете меня, несоразмерна моим заслугам. Ну, что ж, считай это авансом, умножай заслуги свои, покуда не сравняешься ими с отцом, земля ему пухом. Целую руки вашему величеству с такой же любовью и почтением, как делывал это покойному моему батюшке, царствие ему небесное. Теперь уж мне кажется, что это несколько превышает мои достоинства, заметил король с улыбкой. Никто не превзойдет вас, государь, в искусстве умосложения и в умении дать ответ мгновенный и находчивый. Вот как, а ведь иные и даже многие уверяют, будто феи, собравшиеся некогда у моей колыбели, не одарили меня искусством сплетать слова. Государь, да что слова, ваше намерение проведать слона соломона есть и, полагаю, пребудет чем-то большим, нежели слова, это деяние, деяние поэтическое. Что это такое — поэтическое деяние, спросил король. Неизвестно, ваше величество, мы замечаем его, лишь когда оно случается. Но я пока всего лишь выказал намерение посетить слона. Полагаю, и вымолвленного королем слова будет достаточно. Мне смутно припоминается, будто в риторике подобный оборот именуется иронией. Виноват, государь. Прощен, секретарь, и если все прочие твои прегрешения таковы и не тяжеле этого, рай тебе обеспечен. Не знаю, ваше величество, не уверен, что сейчас — лучшее время отправляться на небеса. Что ты хочешь этим сказать. У нас теперь появилась инквизиция, и, стало быть, охранные грамоты в виде исповедей и отречений больше не спасают. Инквизиция будет поддерживать единство среди христиан, в том цель его. Цель святая, спору нет, ваше величество, осталось лишь узнать, какими средствами будет она достигнута. Свята цель, святы, значит, будут и средства достижения, отвечал на это король довольно неприятным тоном. Прошу прощения, ваше величество, кроме того. Кроме чего. Кроме того, умоляю вас, ваше величество, увольте меня от посещения слона соломона, боюсь, нынче общество мое едва ли будет приятно вам. Нет, сказал король, не уволю, мне нужно, чтоб ты был рядом. Позволено ли будет мне осведомиться, зачем нужно. У меня у самого мозгов не хватит сообразить, произойдет ли то, что ты назвал поэтическим деянием, сказал король и выпустил на уста легкую улыбку, от которой усы и борода, соответственно расположившись у него на лице, сообщили оному зловеще-лукавое, едва ли не мефистофельское выражение. Жду ваших повелений, государь. К пяти часам подашь к воротам дворца четырех верховых коней и проследи, чтобы для меня заседлали самого крупного, сытого и кроткого, я, знаешь ли, никогда не был наездником, а теперь уж, в мои-то года и со всем тем ворохом неприятностей, которые они несут с собой,— и подавно. Будет исполнено, ваше величество. И пажей подбери не таких, которым только палец покажи — а они уже и ржут так, что хочется им шею свернуть. Слушаю, ваше величество.