- Ничего? Что-то должно было быть, дружище!
Индеец мрачно усмехнулся.
- Потому что так считает Гуоттарол?
- Потому что Кортес нашел золото!
- Конечно. Но в империи ацтекатлеп, в империи инков.
- Значит, золото должно быть и о других местах.
- Согласен. Но это неважно. Я говорю тебе то, что знаю. В горах моего народа золота нет. Ни крупинки, ни песчинки, ни пылинки. Нет и не было. И никогда не будет. Так решил бог-солнце. Никакого Эльдорадо.
- Я приехал искать не Эльдорадо. Я знал эту историю. И считал ее выдумкой. Но у меня были факты. Я привез из Гвианы образцы пород. В них было золото. Будь ты проклят вместе со своим Золотым Человеком! Где испанские прииски на Ориноко? Один был рядом с Сан-Томе, так? А другой - на горе Иконури?
Индеец медленно покачал головой.
- Я ничего о них не знаю.
- Ты лжешь. Кеймис привез с собой два слитка.
- Эти слитки испанцы купили.
- Кенмис привез и документы. Из дома твоего поганого хозяина Паломеке. В тех бумагах говорилось о добыче золота на берегах реки Карони.
- Уверяю тебя, - сказал индеец. - Паломеке не нашел ничего. Его люди искали в тех местах, которые ты назвал. И во многих других. Время от времени появлялся очередной пьяница, который вылезал из джунглей, чтобы сказать дону Паломеке, что он знает, где есть золото. И на следующее утро они отправлялись в путь. "Вон за тем холмом! В самом конце вон того ущелья - какая жалость, что уже темнеет!" Всегда в одном дне пути. Всегда завтра. А ночью накануне "завтра", хитрец, конечно, убегал, растворялся в темноте, исчезал. Если только не напивался вдребезги испанским вином. Участь перепивших была печальна. Паломеке распинал их на том месте, где они обещали найти золото.
Я молчал. Наблюдал, как наполняются ветром паруса. Потом спросил:
- Ты сказал Паломеке правду?
- Нет, - ответил индеец. - Не сказал.
Я вспомнил его рассказ о плетке Паломеке.
Снова наступила тишина, которую нарушали только хлопки парусов.
- Я сказал тебе, - произнес индеец, когда мы вновь начали ходить взад-вперед по палубе. - Гуоттарол - единственный, кому я сказал всю правду.
- Почему?
- Я не знаю. Раньше думал, что знаю.
- Из-за гибели моего сына?
- Да.
- Из-за твоего крика?
Индеец понуро опустил голову. Едва заметно кивнул.
Я пробормотал:
- А сейчас ты не знаешь... Я что-то тебя не пойму!
- Ты должен понять себя, - сказал индеец. - А меня... может быть, во мне и понимать нечего.
Он вздрогнул. Думаю, что причиной была не только ночная прохлада.
- Ты изменился, - заметил я.
- Да.
- Раньше ты казался уверенным в себе человеком.
- Я ошибался, - сказал индеец. - Да простит бог-солнце мою гордыню. Крик... Это единственное, что у меня осталось. Единственное, чем я мог ответить миру, в котором был чужой грезой. Я знал крик. Думал, что знаю его. Его смысл. Его источник. Его великую силу.
- Я слышал твой крик, - напомнил я ему. - Невероятный. Леденящий душу. Твои враги обезумели от него.
- Но он не свел с ума тебя, Гуоттарол.
Я смотрел на него, не отрывая взгляда.
- И это означает, что я бог?
- Нет, - сказал он совершенно серьезно. - Это означает, что я человек.
Он отвернулся. Пошел прочь, не пожелав мне доброй ночи. На верху крутого деревянного трапа, ведущего к его каюте, он на мгновение остановился.
- Обычный человек, - повторил он. - Не Золотой.
- Но в том крике звучал голос твоего бога?
- Не знаю. Думаю, что нет. Уверен, что нет.
И воскликнул:
- Но то был нечеловеческий крик!
Так и не поворачиваясь ко мне лицом, он пожал плечами. В первый раз этот жест не вызвал у меня раздражения.
- Я кричал от страха, - сказал индеец.
Восемь склянок. Конец средней вахты. Свеча гаснет и чадит в оплывах воска. В каюте темно от табачного дыма. Рука до боли устала писать.
О сердце, сможешь ли ты жить, зная, что солнца нет? Что никогда не было и не будет ни солнца, ни золота, ни прииска, ни смысла? Что индеец сказал правду? Что правда оказалась всего лишь лунной дорожкой на воде? Что я отдал мою жизнь и пожертвовал моим старшим сыном ради погони за лунным светом, ради сказки, сотканной из сказок других людей, ради грезы, которая была к тому же не моей?
Возрадуйся уготованным тебе вечным мукам.
29 апреля
Ветер не дает нам пощады. Теперь я не жду ее ни от кого.
Итак, мы мчимся. Все время на восток. С Новым Светом покончено, он остался позади, за нашими спинами - отринут. А впереди этой "Судьбы" - моя другая судьба. Старый Свет, с которым предстоит заново свыкнуться. Там мои истоки. Там мой конец.
Живу я самыми обыденными заботами. Меня занимают тысячи мелких дел корабельной жизни в плавании. Сегодняшнее утро я провел с нашим плотником, мистером Маркэмом, присматривая, чтобы он прибивал новую кожу к износившимся помпам гвоздями с широкими шляпками. Днем я осматривал хозяйство нашего бондаря: бочки, обручи, заготовки. Потом стоял с боцманом на мостике и наблюдал, как юнги учат румбы компаса. Вместе с капралом разводил вахты. Строго говоря, все это не нуждается в моем участии. Я нуждаюсь в этом. Иначе сойду с ума.
Перед кораблем летят буревестники. Крылья их похожи на гнутые железные прутья.
Плывем со скоростью восемь узлов.
Вечером заморосило. Эти брызги с небес трудно отличить от водяной пыли, которую ветер сдувает с волн и гонит по морю, словно дым.
Я зашел в каюту Сэма Кинга, за которым ухаживает Робин. Худшее, несомненно, позади. Мой старый друг быстро поправляется. Сегодня вечером он съел тарелку риса, приправленного корицей и маслом, и выпил кружку подслащенного имбирного отвара. К сожалению, вместе с силами к Сэму возвращается желание говорить со мной о гнусном Хеде и его мерзавцах. Меня эта тема уже не интересует. Боюсь, я был излишне резок с ним: сказал, что удар по голове отшиб у него все, кроме памяти о подонках, и оставил его беседовать с моим пажом.
Славный, добрый, услужливый Робин! Если потребуется, он будет, щипля себя за ногу, чтобы не заснуть, слушать речи Сэма всю ночь. Пусть он и груб иногда, но насколько же он лучше, чем я в его возрасте! Милый Робин. Мне повезло, что он со мной в этом плавании. Прекрасный юноша.
1 мая
Море неспокойно и изменчиво. Только ветер постоянен. Над нами с подветренной стороны, широко раскинув черные как смоль крылья, плывет альбатрос - кажется, он спит в воздухе. Отдав себя на волю ветра, он летит безо всяких усилий.
Еще одна беседа с индейцем. Я нашел его в трюме, где он помогал нашему интенданту. Поскольку запас провизии уменьшается, для балласта, а следовательно, и для поддерживания осадки и остойчивости корабля пустые бочки необходимо заполнять морской водой. Мне снова представился случай подивиться силе Кристобаля Гуаякунды. Бочки он кидал так, словно это были бутылки. Полные бочки он ставил одна на другую с той же легкостью, с какой выкатывал пустые. Наблюдая за ним, я вспомнил, как он расправлялся с головорезами Хеда.
Закончив работу, индеец подошел и сел рядом со мной. Я сидел на кнехте, чтобы дать отдых больной ноге.
Правая щека Кристобаля бугрилась. Он постучал по ней пальцем.
- Помогает в работе, - заметил он. - Хочешь лист? Я покачал головой. Поблагодарив его, сказал что-то в том смысле, что, дескать, стараюсь жить, не давая грезам завладеть мною. Это его рассердило.
- Лист проясняет мысли и очищает сердце. И грезы здесь ни при чем! Он нахмурился, щелкнул пальцами. - Я знаю, о чем ты думаешь. Не можешь забыть, что я говорил, будто грезы о Золотом Человеке родились от злоупотребления листом. Так? Чибча никогда не злоупотреблял кокой. Запомни: не мы грезили о Золотом Человеке. Мы знаем лист. Уважаем его.