Так шли и шли они вперед весь остаток весны; затем наступило лето и на них обрушилось горячее солнце, иссушая им глотки и опаляя рты. Звери двигались от ручья к ручью, но по мере того как шли дни, а дождь отказывался выпадать, пруды и ручьи мелели, сохранившаяся в них вода становилась солоноватой и затхлой. Путники все время держали цель на далекие горы, издали туманные и голубоватые. Теперь, однако, животные снова спустились в низины, где почти не было ветра, который ослабил бы безжалостный жар, изливающийся с голубого неба на тропы и изгороди, вдоль которых они осторожно пробирались. Теперь они спали только во второй половине дня, потому что Наба одолевало стремление двигаться как можно быстрее. Он разделил с Бет ее поклажу из зимней одежды: коричневого плаща и кофт, которые помогли ей пережить холода. Наб хотел, чтобы она схоронила их где-нибудь под изгородью, но Бет отказалась наотрез.
— Это все, что у меня осталось от старой жизни и от родного дома, — сказала девочка. — Мне расстаться с ними не проще, чем тебе выбросить свою кору из Серебряного Леса.
И из любви к ней Наб неохотно согласился, так что кончилось тем, что он понес ее тяжелый плащ и пару кофт, а она взяла одну оставшуюся и поблагодарила его за чуткость и доброту.
Как-то жарким утром в разгар лета, устало бредя через поле по сухой и пыльной коровьей тропе, путники впервые увидели поднимающийся вдали толстый черный столб дыма. Он шел отвесно вверх в тяжелом безветренном воздухе, и животные чувствовали его резкий смрад даже издалека. Они остановились и воззрились на столб; все они раньше видели дым из труб уркку, но этот был каким-то другим. Чернее, гуще и плотнее, а запах, болезненно-сладкий, тошнотворный, напомнил Бет о том, как пахнут горящие куриные кости, когда люди кидают их в огонь после воскресного обеда.
— Смотрите, вон еще один, — сказал Брок и указал на столб погуще, справа от них. Оглянувшись вокруг, они заметили еще с дюжину возносящихся в небо черных султанов. В них было что-то зловещее и угрожающее, и Наб почувствовал, как по спине пробежал холодок.
— Пошли, — сказал он, — мы не можем стоять здесь весь день.
— Что они значат, Наб? — спросила Бет.
— Не знаю, но есть в них что-то такое, от чего мне страшно. Нам нужно поторопиться!
— Уже почти Солнце-Высоко, — возразил Перрифут. — Мы же можем остановиться здесь у изгороди на день? На вид место не хуже других.
Наб посмотрел на Уорригала, и тот проговорил:
— Может статься, другой возможности отдохнуть не подвернется довольно долго. Думаю, надо остановиться здесь и выступить рано вечером.
На том и порешили. Животные зашагали по полю к тянувшейся вдоль одной из сторон плотной изгороди, в которую вплеталось несколько больших дубов. Путники расположились в тени одного из них, а Уорригал сел на ветвь повыше, чтобы ловить любые признаки опасности. В зеленой тени дуба стояла восхитительная прохлада, и они вскоре уснули.
Когда наступил вечер и начали спускаться сумерки, животные проснулись и двинулись дальше. В темноте они не видели черных дымов, но чуяли их нюхом, а иногда замечали красное мерцающее пламя вдалеке и слышали крики, доносящиеся со стороны огней.
На рассвете звери проходили по небольшому травянистому гребню между поросшей деревцами пустошью по одну сторону и лугами по другую. Почва почернела и обгорела так, что в поле почти не осталось травы, а от пустоши уцелел лишь обугленный до черноты кустарник. Повсюду стоял запах горелого дерева, и ноги странников перепачкались в саже. Теперь они видели, что то же самое творится по всей сельской местности вокруг, а воздух был полон черной копоти.
В середине утра им встретились уркку. Животные поднимались по выжженному склону небольшого холма, и вдруг замерли при звуках двух выстрелов с дальней стороны холма, сопровождаемых свирепыми гортанными криками, как будто там кто-то ожесточенно препирался. Странники проползли по почерневшей траве и заглянули за верхушку холма. С другой стороны лежала довольно глубокая ложбина, и на полпути вверх по дальнему ее склону стояли несколько орущих друг на друга уркку, все с ружьями. На земле лежало несколько мертвых кроликов, а уркку, кажется, разделились на две группы — одна против другой.
Бет с удивлением смотрела на людей, потому что никогда раньше не видела ничего подобного. Их одежда — если это когда-то было одеждой — превратилась в грязные лохмотья, а тела были настолько истощены, что сквозь бочкообразные грудные клетки проступали ребра, и кожа свисала болтающимися складками. Они носили что-то, напоминающее штаны, из которых снизу торчали, как спички, тонкие костлявые лодыжки и босые ноги. Девочка с растущим ужасом всматривалась в их лица, и увиденное потрясало. У них были длинные грязные и спутанные волосы, свисающие бесформенной массой или торчащие жирными колтунами; а из-под этих мерзких лохм выглядывали запавшие глаза. Лица настолько покрылись грязью и сажей, что, когда люди кричали, их зубы словно вспыхивали на солнце серебром. Их щеки исхудали и ввалились, и казалось, только скулы удерживали кожу на них от того, чтобы та не отвалилась. Бет зажала нос и с трудом удержалась от рвоты, когда ветер донес зловоние их тел, приумноженное жарой.