Интересно в записках Никитина то место, где он говорит о морских приливах, наблюдавшихся им на Ормузе: «…а Гурмыз есть на острове, а ежедень поймаетъ его море по двожды на день».
«В Гурмызе был ясми месяць, — пишет Никитин, — а из Гурмыза пошел есми за море Индейское по Белице дня в Фомину неделю, в таву[8] с коньми». Среди этих коней был и дорогой жеребец, купленный Никитиным в Персии.
Из Ормуза Никитин выехал 9 апреля 1469 года. Судя по тому, как он старался сократить расходы, как сетовал на дороговизну еды, средств у него было не много. Его чуть не полуторагодовые торговые скитания по Персии, видимо, не увенчались большим успехом, и на Русь еще не с чем было возвращаться. Тем не менее остатки спасенных ценностей Никитин, видимо, сумел пустить в оборот и приобрел коня.
Бродя по Персии, он услыхал, что «во Индейской же земли коня ся у нихь не родят; в их земли родятся волы да буволы, на тех же ездеть и товар иное возятъ, все делають». Вот он и рискнул затратить большую часть своих средств на покупку очень хорошего, дорогого жеребца, которого решил доставить в Индию. Конечно, манила его не одна только торговая выгода — «прибыток».
Никитин — пытливый и наблюдательный русский человек своего времени. Деловитый и предприимчивый, любознательный и отважный, он смело отправляется «за три моря». Он стремится в далекие, неведомые края, его манит родина пряностей и благовоний, загадочная Индия, тревожившая тогда воображение всей Европы.
От Ормуза до индийских берегов Никитин плыл довольно долго. «Шли есмя в таве, — пишет он, — шесть недель морем до Чивиля».
«Чивиль» — это Чаул, гавань на побережье Индии к югу от Бомбея. Город служил местом, где сходились торговые пути между северо-западной и южной Индией.
Ничего удивительного в длительности этого путешествия нет. Дабы имели около двадцати пяти метров в длину и шесть метров в ширину. По уверению путешественников, дабы строились частенько без гвоздей. Пускаться на таких скорлупах по бурному Индийскому океану было крайне опасно. Дабы при плавании держались берегов и при малейших признаках непогоды прятались в бухточки. Вот почему так долго и продолжалось путешествие Никитина.
При этом переходе Никитин записывал только названия пристаней, где останавливалось судно. Видно, не до записок ему было, да и мало можно было узнать во время короткой стоянки.
Первой пристанью на пути в Индию был Маскат — у Никитина «Мошкат». Это порт на оманском берегу Аравийского полуострова, известный еще в IX–X веках как город, из которого шли корабли в Индию. Климат в нем отвратительный. Позднейшие путешественники называют Маскат «голодным городом». Упоминает еще Никитин по пути «Голат», то есть Калхат, лежащий на юго-восток от Маската. Был он когда-то цветущим городом. В наши дни от него остались одни развалины.
От Маската поплыли путешественники к Диу — у Никитина «Дегу», порт на небольшом острове у самых гуджератских берегов.
Первый город на пути из Ормуза, о котором Никитин сказал несколько слов, был Камбай.
Камбай, по словам путешественников, посетивших его лет на пятьдесят позднее Никитина (например, Варгемы), был «отменно прекрасным городом, изобилующим хлебом и плодами». В его окрестностях тянулись большие хлопковые плантации. Сотни кораблей грузили здесь шелковые и бумажные ткани и другие товары. Персия, Турция, Сирия, Аравия и почти все острова Индийского океана снабжались из Камбая шелковыми и бумажными тканями.
Камбай был одним из главных городов Гуджарата (по Никитину, «Кузрята») — независимого мусульманского владения в Индии. Во времена Никитина правил Гуджаратом крутой нравом и деспотичный Махмуд-шах I Байкара (1458–1511). Это герой множества легенд и анекдотов. По мусульманским сказаниям, Махмуд-шах I Байкара был человеком необычайной личной храбрости и силы. В Гуджарате почти нет такого старинного архитектурного памятника, который народная легенда не связала бы с его именем.
Этот мусульманский герой сильно притеснял индусов и постоянно боялся их мщения. В Индии умели мстить не только кинжалом, но и ядом. Чтобы избежать опасности отравления, Махмуд-шах I Байкара, по широко распространенному преданию, придумал любопытный способ. Он стал приучать себя к ядам. Начав с маленьких доз, он увеличил их до размеров смертельных для непривычного человека. За каждой едой ему приносили яды, и он клал их в кушанья. Желая кого-нибудь казнить, он звал виновного к своему обеду. Никто из приглашенных не выдерживал царского угощения и от первых же глотков падал замертво. Махмуд-шах так пропитался ядом, гласит легенда, что редкая из жен многочисленного его гарема оставалась жива, после того как он проводил с нею ночь. Уверяли, что даже мухи, садившиеся к нему на руки или лицо, околевали.