Франц не заметил, что во время его речи на лице хозяина дома появилась сердитая гримаса; он коротко распрощался и со слезами на глазах отправился к себе в гостиницу. Войдя в свою комнату, он, громко стеная, упал на колени перед портретом Дюрера, который стоял у него на подоконнике, схватил его, прижал к груди и стал осыпать поцелуями. «Да, мой милый, добрый, честный учитель, — вскричал он, — только теперь узнал я этот мир и его мнения! Этому-то не хотел я верить, когда ты твердил мне о мире. Да, люди неблагодарны и не могут оценить тебя и все твое величие, и наслаждение, которое ты им даришь. Да, заботы и беспрестанный труд избороздили морщинами твое чело, кто лучше меня знает эти глубокие складки? Что за злосчастный дух внушил мне эту любовь и почтение к тебе, из-за которых я выгляжу смешным чудаком в глазах других людей и не знаю, что отвечать на их речи, а им непонятны мои? Однако ж я не нарушу верности тебе и своему влечению; пусть я буду беден и всеми презираем, пусть в конце концов погибну в нужде, что из того? Пусть хоть за это вы оба — ты и Себастьян — будете любить меня.
У Франца было с собой еще одно письмо — от Дюрерова друга Пиркхаймера{11} к одному из уважаемых людей в городе. Он колебался, стоит ли передавать его. Потом решил быстро отнести письмо и в тот же вечер покинуть этот постылый город.
На его расспросы ему указали небольшой дом на окраине, где его встретил удивительный покой и тишина. Слуга провел его в со вкусом обставленную комнату, где сидел почтенный старец; ему-то и было адресовано письмо.
— Я рад, — сказал старик, — получить весточку от любезного друга моего Пиркхаймера; простите меня, однако, молодой человек, я стал слаб глазами и хочу попросить вас прочесть мне письмо вслух.
Франц развернул и с бьющимся сердцем прочел письмо, где Пиркхаймер рекомендовал его как благородного и подающего большие надежды молодого художника и называл лучшим учеником Альберта Дюрера. Дойдя до этих слов, он с трудом сдержал слезы.
— Так вы — ученик великого человека, моего дорогого Альбрехта{12}? — в восхищении воскликнул старик. — Добро пожаловать, добро пожаловать!
С этими словами он заключил в объятия молодого человека, который не мог более совладать со своей мучительной радостью, громко всхлипнул и рассказал ему все.
Старик успокоил его, и оба сели.
— О как часто, когда глаза мои еще видели, наслаждался я превосходными творениями этого несравненного человека! — сказал старец. — Как часто он один утешал меня в горечи земной юдоли! Хоть бы раз еще повидать его!
Франц уже забыл, что собирался еще до заката покинуть город; старик пригласил его с ним поужинать, и он с удовольствием согласился. До глубокой ночи расспрашивал его хозяин о творениях Альбрехта, потом о Пиркхаймере и о его собственных первых опытах. Франц наслаждался беседой и без конца то задавал вопросы, то рассказывал сам; его радовало, что старец и искусство ценит высоко, и о его учителе говорит с теплотой.
Расстались они очень поздно, и Франц, умиротворенный и счастливый, долго еще мерил шагами свою комнату, глядел на луну и в мыслях его рождались великие картины.
Глава пятая
Мы снова встречаемся с нашим юным другом неподалеку от одной деревушки на берегах Таубера. Он сделал крюк, чтобы навестить своих родителей, — двенадцатилетним мальчиком он случайно попал в Нюрнберг и упросил отдать его в учение к мастеру Альбрехту 5*, в Нюрнберге у него были дальние родственники, которые помогли ему. Родители же его были крестьяне, и он давно уже не получал от них весточки.
И вот ранним утром мы застаем его в небольшом лесочке подле деревни. Здесь некогда он играл, здесь, погруженный в раздумья, часто бродил один в тихие вечерние часы, когда сгущались тени и низко стоящее солнце багряными трепетными лучами пробивалось меж стволов. Здесь впервые пробудилось в нем влечение к живописи, и теперь он вступил в этот лес как в святилище. Одно дерево он любил больше всех других, и бывало никак не мог от него оторваться; сейчас он с нетерпением разыскивал его. То был могучий дуб с огромной кроной, дарившей прохладу и тень. Франц нашел дерево, дерн под ним был все так же мягок и свеж. Как живо вспомнились Францу на этом месте чувства, которые испытывал он ребенком! Вспомнилось, как ему хотелось посидеть вверху, на кудрявой макушке дерева, и оттуда озирать окрестные дали, как он завидовал птичкам, прыгавшим с ветки на ветку и резвившимся в темной листве: им не надо возвращаться домой, подобно ему, их жизнь — вечное веселье, каждый час озарен сияньем, они вдыхают вольный воздух, а возвращают назад песни, они видят зарю, и утреннюю и вечернюю, у них нет школ и строгого учителя. Ему вспомнилось все, о чем он тогда думал, все его ребяческие понятия и ощущения, чередой проходя перед ним, протягивали к нему свои ручонки и радушно приветствовали его; его даже испугало то, что он снова стоит под этим старым деревом и снова думает и чувствует, как тогда, что он — все тот же. Протекшие годы и перемены, с ним случившиеся, вмиг отпали, и он опять был мальчиком, времена детства были ему так близки, так понятны, что все остальное представлялось мимолетным сном. Ветер шумел в могучих ветвях дерева и навевал смутные чувства и воспоминания из самых далеких лет, и словно бы завесы одна за другой спадали с души Франца, и он видел только себя и милое сердцу прошлое. Он вспоминал, как чтил своих родителей и чему научился из первых книг, вспоминал свои игрушки, свою любовь к некоторым неодушевленным предметам.