В ряде описаний городов проводится, напротив, идея морального упадка и различных связанных с ним напастей. Роскошь и богатство в Брюгге (с. 250-254) сочетаются с распущенностью нравов, и как Результат этого — подавление восстания горожан против герцога («...видел я вокруг Брюгге, оттуда до Слёйса, и вокруг Слёйса много высоких столбов с насаженными на них человеческими головами»; с. 253) и голод с эпидемиями («Это был самый страшный голод, который я когда-либо видел, и вслед за ним пришла столь большая чума, что города оставались без людей»; с. 255). Еще грустнее рассказанная Тафуром история Пизы, которая за нападение на папу и продажу Иерусалима (с. 294) стала «позором человечества» (с. 295). Идея упадка пронизывает и два самых пространных описания в книге — Константинополя и Рима, на которых стоит остановиться подробнее.
Описание Константинополя (с. 137-153 и 169-185) разделено в книге на две части. Первая посвящена в основном пребыванию путешественника при дворе и исследованию его происхождения (см. выше), Вторая, отделенная от первой поездкой Тафура по Черному морю в Крым, — самому городу. Обе части, при ближайшем рассмотрении, оказываются связанными единством композиционного замысла. Выше уже говорилось, что, согласно изложенной версии, Тафуры являются потомками старшего сына императора, Сказавшегося воевать с отцом — пусть даже за правое дело; византийские же императоры оказываются потомками его младшего брата, не побоявшегося свергнуть своего отца. Не случайно Тафур, всегда отстаивающий права знати, говорит здесь об отрицательном результате: «Нигде идальго не пользуются такой свободой, как в Греции, и нигде так не притесняют вилланов, словно бы они были рабами идальго; а в наши дни и те, и другие страдают под великим игом, ибо царствуют над ними враги веры, то есть турки, за грехи христиан» (с. 144). Благое дело было совершено несправедливым путем — и отсюда упадок города, который становится лейтмотивом второй части описания.
Идея деградации Константинополя и неизбежности его гибели — напомню, что книга была написана сразу после падения Константинополя, — проводится Тафуром через элементы следующей логической цепочки: внешняя разруха — еще больший моральный упадок — за грехи Бог отступает от хранимого им святого града. Описаний внешних примет упадка много: несмотря на великолепные стены (с. 179), город слабо заселен и испытывает острый недостаток в воинах (с. 149), некогда роскошный императорский дворец (с. 180) постепенно приходит в запустение, двор императора, хотя и сохранил все церемонии, больше напоминает двор «епископа без кольца», т.е. епископа без епархии и доходов (с. 181). «Хорошо одетых людей нет, все больше унылые и бедные, в чем виден упадок, но не настолько, насколько это могло бы быть заметно, ибо люди они очень испорченные и погрязшие в грехах». На греховность горожан указывает и легенда о купальне, куда приводили подозреваемых в прелюбодеянии женщин (с. 178), и изобилие слепых и безруких на улицах, ибо в Константинополе не казнят, а ослепляют или отрубают руку (с. 182-183), и сплетни о преступной связи императрицы и ее брата (с. 159). В Константинополе есть великие святыни, в первую очередь реликвии Св. Софии (с. 137,171-172); больше всего потрясла Тафура икона Одигитрии из небольшого храма Богоматери близ Св. Софии, которая весила не менее 300 кг и которую во время вторничного крестного хода с легкостью поднимал человек («И за все то время, что я был в Константинополе, не упустил я ни одного дня, чтобы побывать там, ибо действительно это — великое чудо»; с. 174-175). Тафур приводит и легенду об ангеле-хранителе Св. Софии (с. 179-180), небесном заступнике за весь город. Однако своим безнравственным поведением жители оскорбляют святыню; самый яркий пример — гибель Влахернской церкви, ставшей прибежищем содомитов (с. 176), от удара молнии, действительно имевшая место в 1434 г. Путешественник видит в городе много примет грядущей гибели. «Имеют они обычай, когда умирает кто-нибудь, не открывать весь тот год дверь в доме без необходимости. Они продолжительно завывают, как бы плача, и это все время творится по всему городу, так что уже задолго предвозвестили они несчастье, которое на них свалилось» (с. 181-182). Гибель Греции предсказал сам Константин, статуя которого, как считает Тафур, указывает пальцем на ее источник, т.е. на землю турок (с. 173-174). «Теперь можно сказать, — пишет Тафур с горькой иронией, намекая на изложенную им легенду о страже Св. Софии, — что тот мальчик вернулся, а Ангел оставил свою защиту, ведь все захвачено и разграблено» (с. 180).
Показательно, что, призывая к отвоеванию города у турок, Тафур очень положительно отзывается о последних, почти что оправдывая их успехи их высокими человеческими качествами. Не один раз он отмечает их замечательную репутацию: «всё, что говорят турки, считается истиной» (с. 73); «турки — благородные люди, в которых много правды, <...> когда в тех краях говорят о достоинствах, называют не кого-нибудь еще, а именно турок» (с. 156). Тафур уверен, что, «встреться они с западными людьми, не смогли бы они сопротивляться, не потому, что сами по себе они плохи, но не хватает им многого, нужного на войне» (с. 184). Таким образом, военные успехи этих людей, у которых даже «лошади мелкие и тощие» (с. 153), он связывает исключительно с их личными качествами. Наблюдая вместе с деспотом Константином Драгашем, — которому суждено стать последним византийским императором и погибнуть при штурме города турками, — как под городской стеной проходит турецкое войско, Тафур замечает: «Мне хотелось бы, хотя и было у нас мало людей, чтобы заставил он [турецкий султан] нас помериться с ним силами, но приятно было наблюдать, не подвергая себя опасности и ратному труду, как движется он со столь великим войском. Дай Бог, чтобы не сделался он соседом людям нашей земли, ибо нет там ни убежища, ни корабля, ни крепости, умей лишь только сражаться!» (с. 184-185). Он считает, что турки не решались штурмовать Константинополь лишь из боязни разозлить западных христиан. «Но когда я вижу равнодушие, которые проявили после падения Константинополя христианские государи и народы, кажется мне, что напрасны были эти опасения [турок]. Не стоит сомневаться, что, если с Божьего попущения дерзнут они на большее, то достигнут всего, что затеют, судя по тем мерам, которые христианский мир противопоставил столь великому оскорблению» (с. 167-168). Нет ли в этих словах намека на то, что и первый Рим, погрязший в грехах, может разделить судьбу второго?