Выбрать главу

Действительно, лейтмотивом описания Рима — самого обширного в книге — также является идея Упадка. По мнению Софии Каррисо, с выводами которой могу согласиться только частично, это описание — наиболее продуманное во всей книге, построенное по всем правилам риторики и не имеющее ничего случайного («...даже троекратное повторение легенды о разрушении языческих древностей указывает на неуверенность того, кто без особой подготовки пытался втиснуть свой текст в рамки школьных канонов»[22]). Оно было предметом подробных фактологических и текстологических исследований; результаты первых использованы в комментарии к тексту, а что касается вторых, то, не анализируя текст так же подробно, как предыдущий, остановимся лишь на главном. Идейным ключом Каррисо считает тексты под статуями знатного («идальго») и простолюдина («виллана»), которые составляют эпилог текста описания. Виллан спрашивает: «Если наш отец Адам, мать — Ева, почему же мы не ровня благородным?» «Все пороками вырождаются и становятся простецами, добродетель же возносит, а нравы облагораживают», — отвечает идальго (с. 36). Непосредственно перед эпилогом содержится обличение пороков римлян (с. 34-35), и следовательно, согласно используемому Каррисо принципу текстуальной корреляции, история с надписями служит объяснением причин, послуживших падению нравов римлян. Всему этому фрагменту добавляется весомость путем ссылки на авторитет античного автора (Саллюстия), которые у Тафура очень редки. Исследователь заключает, что здесь зашифрована следующая идея: «Глубокий упадок Рима вызван в первую очередь нарушением закона, покровительствовавшего идальго»[23] Мэссидж статуй можно перефразировать следующим образом: «Все люди имеют знатность как основополагающий принцип, ибо Адам и Ева были созданы по образу и подобию Божию, но свобода воли приводит к тому, что лишь некоторые придерживаются первоначальной добродетели, и здесь источник появления знати».

* * *

Остановимся коротко на второй части предисловия Тафура, в которой идет речь о том, чтобы, «зная Различие способов управления и многообразие характеров, <…> познакомиться с тем, что наиболее выгодно для государства и его устройства» (с. 2). Это не просто заявление, но действительный интерес Та-Фура, который с исчерпывающими подробностями описывает систему управления государств и городов, Устройство их торговли и быта, интересные технические изобретения и управленческие находки. Эта сторона книги часто дает исследователям повод говорить о Ренессансе и о противоречиях — а как же без них? — между рыцарской и бюргерской идеологией[24]. Наступление новой эпохи пытливого изучения видимо явленного мира в книге действительно чувствуется, но способ выражения этого внимания остается еще совершенно средневековым. В меньшей степени это относится к достаточно стройным рассуждениям о системах правления, где Тафур в полной мере выступает апологетом олигархического устройства — во Флоренции (с, 292-296), Генуе (с. 11-14). Венеции (с. 198-217). В описании же бытовых мелочей автор полностью отдается средневековому принципу «нанизывания чудес». «Бюргерские» интересы Тафура, который был горожанином и прожил, судя по всему, почти всю свою жизнь в городе — по крайней мере, ни в книге, ни в документах нет никаких указаний на то, чтобы Тафур жил в своем загородном имении или что таковое у него вообще имелось, — вполне объяснимы. Наличие широкого круга городской идальгии — характерная черта позднего кастильского Средневековья с его сильно развитыми торговыми отношениями и городами. Городская жизнь Европы, «качество которой Тафур по мере своих поездок все больше и больше ценит»[25], предстает перед нами во всех подробностях; особое восхищение путешественника вызывает рейнская Германия и Нидерланды. Он отмечает все, что так или иначе «выгодно для государства и его устройства»: университет в Лувене (с. 260) и разведение лебедей в Хертогенбосе (с. 244), прекрасно организованный двор герцога Бургундского в Брюсселе и тамошняя ратуша — «дом закона, где у них совет, лучший, какой я когда-либо видел» (с. 247-248), функционирование соборной башни с часами в качестве пожарной каланчи в Страсбурге (с. 237). Думаю, нет смысла продолжать этот список; из приведенных примеров видно, что взгляд Тафура на все «полезное» совершенно средневековый. Автору не интересно и не нужно классифицировать и упорядочивать эти сведения; они разбросаны по всей книге, как цветные фигурки на фресках Амброджо Лоренцетти в Палаццо Публико в Сьене или Беноццо Гоццоли в капелле Медичи-Риккарди во Флоренции, и скорее воспринимаются как прекрасные чудеса, а не как части разумно устроенного Творцом Космоса.

вернуться

22

Ibid. Р. 130.

вернуться

23

Ibid. Р. 131

вернуться

24

Х. Рубьо называет «Странствия» — книгой кабальеро. (Rubio Tovar J. Libros espanoles de viajes medievales. Madrid. 1986. P. 91-92), P. Бельтран склоняется к мысли о преобладании «буржуазного. (Beltran R. Tres itineraries sobre el «Tratado de las Andanqas ё viajes» de Pero Tafur // Monteolivete. 2 (1985). P. 32-33). С. Каррисо считает, что напряжение «поддерживается, не склоняясь ни в ту ни в другую сторону, на протяжении всей книги как одно из многочисленных проявлении ее не приводимом к биному знаменателю сложности; ведь речь идет о произведении, пронизанном полифонией, доходящей порой до неразрешимых противоречий» (Carrizo Rueda S. М. Op. cit. P. 138).

вернуться

25

Eberenz R. Op. cit. P. 40