Девушка нащупала маленький кинжальчик, раздвинула густые кусты и скрылась в толще скалы, словно та расступилась перед ней.
Марикита зашагала по высеченной в камне лесенке – неровной, весьма опасной для непривычного человека и такой узкой, что маленькая цыганка еле-еле протискивалась вперед.
С полчаса поднималась она все выше и выше. От волнения с нее градом катился пот. Наконец она достигла подножья башни – и, как вихрь, ворвалась в комнату. Там сидел ее отец и спокойно читал.
Не в силах вымолвить ни слова, она упала в его объятия и чуть не лишилась чувств. Поцелуи отца оживили ее.
– Добро пожаловать, дочь моя, – произнес отец. – Я жду тебя уже два дня.
Марикита услышала шаги у себя над головой и подскочила от испуга:
– Что это? Тебе здесь ничто не угрожает, отец? Я видела, как во всех окнах башни загорались огни…
Нетерпеливая, порывистая, натянутая, как струна, девушка готова была заслонить дона Педро своим телом и спасти его от смерти…
– Успокойся, дочь моя, – улыбнулся старик. – Завтра ты узнаешь, что случилось. Никакой опасности нет. Но сейчас ты устала и проголодалась…
– Я не хочу есть и не собираюсь отдыхать… Умоляю, отец, объясни мне, что здесь происходит!
– Ничего страшного, скорее – наоборот. Я полагаю, что совершил доброе дело: когда ты все узнаешь, ты, несомненно, согласишься со мной.
Нервное напряжение, благодаря которому Марикита держалась на ногах, прошло и девушка рухнула в кресло; лишь теперь она лишилась чувств.
Дон Педро смочил ей лицо водой. Когда цыганочка пришла в себя, из глаз ее брызнули слезы; она сжала ладонями седую голову старика и покрыла ее поцелуями, шепча сквозь рыдания:
– А я боялась, что больше не увижу тебя.
– Напротив, ты еще несколько дней побудешь со мной.
– Но это невозможно! Завтра я снова должна уйти.
– Завтра? Но мне нужно, чтобы ты осталась здесь на неделю.
Цыганочка поднялась с кресла и заявила:
– Никакая человеческая сила не удержит меня.
– А если я тебе прикажу?
Марикита на миг заколебалась, но не смутилась:
– Я ослушаюсь вас, отец.
Старец ничуть не рассердился.
– Если же я не прикажу, а попрошу тебя? – ласково улыбнулся он.
– Отец мой, – простонала Марикита, – не уговаривайте меня! Я не могу!
– К кому же ты спешишь? – воскликнул пораженный дон Педро. – Кто тебе дороже отца?
Она потупилась и ничего не ответила.
– Значит, это мужчина, – вздохнул дон Педро. – Сегодня ты не хочешь поделиться со мной своим секретом. Но завтра ты проснешься и обязательно все мне расскажешь, я же выслушаю тебя с сочувствием и пониманием… Не сомневаюсь: раз ты избрала его – он, конечно, благородный человек, достойный тебя.
– Вы ошибаетесь, отец, – грустно проговорила Марикита. – Это я недостойна его. К тому же сердце его занято и не освободится никогда; нам не суждено любить друг друга. Я могу принести ему в дар лишь свою безграничную преданность… и, если понадобится, жизнь.
Любила ли цыганочка Лагардера? Да, наверное, в глубине души. Но он рассказал ей о себе все – и она заставила замолчать свое сердце. Теперь она хотела лишь одного: всеми силами помочь Анри разыскать Аврору.
Она призналась старику, что готова пожертвовать ради Анри своей жизнью. Эту же торжественную и нерушимую клятву она дала самой себе.
Старец восхищенно посмотрел на свое дитя – и раскрыл объятия. Прижавшись к отцу, Марикита прошептала:
– Не страшись за меня! Я сама избрала свой путь и пройду его до конца. Когда ты все узнаешь, ты одобришь мое решение.
Наверху по-прежнему слышались шаги. Марикита указала рукой на потолок:
– Что это – тайна? Мне нельзя этого знать?
– Никакой тайны тут нет. Там две девушки, обе очень красивые. Одна из них больна…
Цыганка вздрогнула, побледнела, широко раскрыла глаза.
– Как ее зовут? – воскликнула она. – Отец, как ее зовут?
– Не знаю.
– А другую?
– Тоже не знаю. Но послушай меня…
Дон Педро собрался рассказать дочери все по порядку, но тут в дверь постучали. Дон Педро отворил.
Это Пейроль, услышав голоса, доносящиеся из комнаты старика, перепугался, не вышла ли донья Крус из своих покоев. Поклонившись, он оглядел Марикиту с ног до головы, убедился, что никогда не встречал этой девушки, и успокоился.
– Моя дочь, – представил ему старик цыганочку. Затем, указывая девушке на незнакомца, сказал:
– Господин де Пейроль, интендант принца Гонзага.
Пейроль! Гонзага! Сколько раз Марикита слышала эти проклятые имена!
К счастью, на лицо ее падала тень. Девушка вздрогнула, побледнела, как смерть, до крови впилась ногтями в ладони…
Но ни намеком не выдала она ни гостю, ни отцу тех чувств, что бурлили в ней. У нее даже хватило сил улыбнуться.
– Я поторопился, предложив вам ее услуги, – начал было дон Педро де Валедира. – Завтра ей придется уйти.
– Я еще подумаю до утра, – прервала его Марикита. Она уселась в темном углу, склонила голову, чтобы не было видно выражения ее лица, и продолжала:
– Сейчас я ничего не могу сказать: я прихожу домой, а тут такие неожиданные гости. Чем я могу быть им полезна? Что вам угодно от меня, сударь?
После долгих околичностей Пейроль подробно объяснил цыганке, что ему от нее нужно. Красавица сразу понравилась фактотуму – он решил, что может рассчитывать на верную службу дочери так же, как и на порядочность отца. Лучше было воспользоваться ее услугами, чем разыскивать по всей округе какую-то женщину: ведь незнакомой служанке не доверишься да и из замка отлучаться не запретишь.
Итак, Пейроль долго распространялся о мнимых причинах болезни молодой дамы, вверенной его попечению, предупредил Марикиту, чтобы та не вздумала верить никаким рассказам, расходящимся с его словами, и, наконец, попросил ни в коем случае ничего не говорить больной и ее компаньонке об этой беседе.
Дону Педро все это казалось крайне подозрительным, но Пейроль красноречиво объяснил, что настаивает на соблюдении тайны исключительно в интересах самих путниц и заботится лишь об их благе. В конце концов одного из собеседников ему, пожалуй, удалось убедить.
– У них есть заклятые враги, – говорил фактотум. – Их с ожесточением преследуют и будут преследовать; если хоть одна живая душа узнает, где они скрываются, – они погибли. Злодеи тут же явятся сюда, сожгут замок, не оставят камня на камне…
– Если эта сеньорита – ваша дочь, – прервала его пылкую речь маленькая цыганочка, – я готова, из почтения к вам и моему отцу, остаться здесь. Мне придется лишь отлучиться на сутки, не более, а затем я вернусь в ваше распоряжение и пробуду в замке столько, сколько вам угодно.
Пейроль решил, что дело сделано, и радостно потер руки. Впрочем, солгать, назвав Аврору своей дочерью, он не осмелился: ведь завтра же больная могла опровергнуть его слова.
– А если я не отец ей, вы откажете мне? – вкрадчиво спросил он.
– Не знаю… Я подумаю и утром дам вам ответ.
– Я согласен… Впрочем, мне бы очень хотелось, чтобы ваше решение не обмануло моих надежд. Я могу доверять здесь лишь вам! И в доказательство открою вам секрет: эта девушка – очень близкая родственница принца Гонзага, я же мечтаю о ее выздоровлении так, словно эта особа – моя родная дочь. Бедное дитя! – вздохнул господин де Пейроль. – Наши с ней жизни сплетены неразрывно. Я молю Бога, чтобы ни один волосок не упал с ее головы прежде, чем завершится мой земной путь!
Столь дерзкое бесстыдство вызвало в душе Марикиты глубочайшее отвращение. Но девушка сдержалась и не выдала своих чувств. Она не могла открыто ненавидеть этого человека, пока не разузнала всего, что нужно.
– Она испанка? – поинтересовалась Марикита.
– Нет, француженка.
Цыганочка сделала вид, что огорчена:
– О! А я не говорю по-французски! Значит, я не сумею ей прислуживать.