— Прими в соображение, сеньора, — молвила Трансила, — что все, о чем нам рассказал капитан, произошло до того, как Периандр попал на остров Варварой. Ведь вы же с ним после этого виделись, общались, и ты имела возможность увериться, что, кроме тебя, он никого не любит и что у него только одна забота — как бы угодить тебе. А потом, я все же себе не представляю, как это сестра может ревновать к кому-нибудь брата.
— Послушай, голубка Трансила, — сказал Маврикий, — веления любви столь же многообразны, сколь и несправедливы, законы ее столь же многочисленны, сколь и непостоянны, так будь же скромна: не пытайся чужие выведывать мысли, не старайся узнать больше того, что человек сам о себе скажет. Любознательность должно в себе развивать и обострять, но только ни в коем случае не по отношению к чужим делам, которые нас не касаются.
Слова Маврикия заставили Ауристелу призвать на помощь всю свою осторожность и попридержать язык, ибо из-за невоздержанного языка Трансилы она чуть было не выдала свою тайну.
Ветер, между тем улегся, так что моряки не успели натерпеться страху, а пассажиры переполошиться. Капитан зашел проведать пассажиров, а заодно докончить рассказ свой, — должно заметить, что волнение, охватившее Ауристелу при одном имени Периандра, сильно возбудило его любопытство. Ауристеле также хотелось возобновить прерванную беседу и узнать у капитана, простерлось ли расположение Синфоросы к Периандру далее возложения венка, — того ради она осторожно и в деликатной форме, дабы не выдать тайной своей мысли, задала ему этот вопрос. Капитан же ей ответил, что Синфороса не успела еще как-либо выказать Периандру свою любезность, — так-де он, капитан, предпочитает обозначать благоволение дам; впрочем, несмотря на все его уважение к достоинствам Синфоросы, его неотступно преследовала мысль о том, что мыслями Синфоросы завладел Периандр, ибо после отъезда Периандра стоило кому-нибудь завести разговор о Периандровых совершенствах, как Синфороса начинала их восхвалять и превозносить до небес, и подозрения капитана еще усилились, когда она велела ему разыскать Периандра и привезти к ее отцу.
— Да полно! — воскликнула Ауристела. — Точно ли девушки знатного рода королевские дочери, вознесенные на вершину житейского благополучия, способны до такой степени унизиться, чтобы обнаружить сердечную свою склонность к предмету, рожденному в низкой доле? И если правда, что знатность и величие с любовью не в ладах, — более того, с нею не уживаются, то отсюда следует, что прекрасной Синфоросе, незамужней дочери короля, не пристало пленяться с первого взгляда неизвестным юношей, в чьей родовитости она должна была усомниться, видя, что он сидит за рулем и с ним едут в лодке двенадцать полуголых товарищей, — ведь гребцы всегда бывают обнажены до пояса.
— Ты не права, любезная Ауристела, — возразил Маврикий. — Ни в одной области природа не творит столько великих чудес, сколько в области любви. И столь многочисленны и таковы суть эти чудеса, что о них не говорят; как бы ни были они беспримерны, их не замечают. Любовь объединяет царский скипетр с посохом пастушеским, величие со смирением, она делает невозможное возможным, уравнивает самые различные звания и в могуществе своем соперничает даже со смертью. И тебе и мне хорошо известны пригожество, статность и отвага твоего брата Периандра, и эти его особенности составляют вместе редкостно прекрасное целое, а свойство красоты как раз в том и состоит, что она очаровывает души и покоряет сердца, и чем красота ярче и чем виднее она означается, тем больше ее любят и чтут. Вот почему меня нимало не удивляет, что Синфороса при всей своей знатности полюбила твоего брата: она полюбила не самого Периандра — она полюбила в нем красоту, удаль, ловкость, проворство, она полюбила предмет, в коем все эти качества сочетаются и воплощаются.