Из числа знатных варваров один лишь Брадамир по-прежнему стоял, опершись на лук и устремив взор на юношу, коего он принимал за девушку. Правитель предложил ему сесть, но Брадамир вместо ответа тяжело вздохнул, повернулся и вышел из палатки. Вслед за тем в палатку вошел некий варвар и сообщил правителю, что в то время, когда он и его товарищи готовились к отплытию на темничный остров, к берегу подошел плот, на котором находятся мужчина и смотрительница подземной тюрьмы, каковые вести мгновенно прервали трапезу, ибо правитель со своею свитою поспешил на берег. Пе-риандр изъявил желание пойти вместе с ним, на что правитель весьма охотно дал свое согласие.
Между тем пленник и тюремщица сошли на берег. Периандр обратил взор на пленника: ему хотелось удостовериться, не знаком ли ему этот несчастный, коего злая судьба заточила в ту же темницу, где еще так недавно томился он сам, но лица его Периандру не было видно, оттого что пленник, — по-видимому, нарочно, чтобы никто не мог его разглядеть, — опустил голову; зато женщину, которую называли смотрительницею тюрьмы, Периандр узнал мгновенно, и эта встреча и это открытие перевернули ему душу и помутили разум, ибо перед ним вживе и въяве была Клелия, кормилица его любезной Ауристелы. Он хотел было с нею заговорить, однако ж не решился из боязни, что может испортить все дело. Словом, он подавил в себе это желание и, стиснув зубы, стал ждать, какой оборот примут события.
Правитель, коему не терпелось произвести испытание и найти для Периандра подходящего супруга, приказал без промедления умертвить юного пленника, сердце его сжечь, а пепел сохранить для нелепого и бессмысленного испытания. Варвары, недолго думая, схватили юношу и, не сделав ему никакого другого снисхождения, кроме как завязав ему глаза, принудили стать на колени и связали за спиной руки; тот же, словно агнец кроткий, молча ожидал удара, долженствовавшего пресечь его дни. Но тут престарелая Клелия голосом громким и с тою горячностью, коей от ее преклонного возраста ожидать было трудно, повела такую речь:
— Помысли, великий государь, о том, что ты делаешь! Ведь этот мнимый юноша, коего ты умертвить велел, на самом деле не мужчина, — перед тобою девушка, да к тому же еще такая красавица, какую только можно себе представить; следственно, она пользы тебе принести не может и для целей твоих не годна. Заговори же, прекрасная Ауристела, и не дай потоку горестей унести тебя и отнять у тебя жизнь наперекор воле небес, повелевающих оставить тебе ее и сохранить, дабы ты безмятежно ею наслаждалась!
При этих словах жестокие варвары приостановили казнь, и нож, сверкавший у самого горла коленопреклоненной пленницы, в нее не вонзился.
Правитель велел вернуть свободу рукам девушки, а ее очам — свет; когда же он в нее вгляделся, то показалось ему, что такого прекрасного женского лица он никогда в жизни не видел; и хоть и был он варвар, а все же сумел оценить ее красоту по достоинству и вынужден был признать, что сравнить ее ни с кем невозможно, разве лишь с Периандром.
Чей язык в силах изобразить, а перо — описать, что почувствовал Периандр, когда узнал, что обреченная на смерть, а затем освобожденная пленница есть не кто иная, как Ауристела? Свет померк у него в очах, сердце зашлось; подойдя к Ауристеле, он обнял ее дрожащими руками и, судорожно сжимая в объятиях, заговорил:
— О лучшая часть моей души! О несокрушимый оплот надежд моих! О сокровище, вновь обретенное мною то ли на мое счастье, то ли на мою беду! Но нет! Конечно, на счастье, ибо из встречи с тобой никакой беды проистечь не может! Ты видишь пред собою брата своего Периандра.
Эти последние слова он произнес так тихо, что никто их не расслышал, а затем продолжал:
— Живи, госпожа и сестра моя, — ведь на этом острове женщин не убивают, — не будь к себе более жестокой, нежели населяющие его, и уповай на промысл: коль скоро он до сей поры охранял тебя от неисчетных опасностей, то не оставит он тебя и впредь.
— О брат мой! — воскликнула Ауристела (то была и правда Ауристела, ожидавшая, что ее, приняв за мужчину, казнят). — О брат мой! — снова произнесла она. — Я верю, что это испытание будет последним нашим испытанием, на котором кончатся наши невзгоды. Благой судьбе угодно было, чтобы я тебя нашла; злая же судьба устроила так, что я нашла тебя в столь мрачном месте и в женском одеянии.
Тут они оба заплакали, и слезы их не укрылись от взгляда Брадамира, и, вообразив, что Периандр плачет, трепеща за жизнь то ли своего знакомого, то ли родственника, то ли друга, порешил он во что бы то ни стало освободить его. Того ради он приблизился к Периандру и Ауристеле и, взяв их обоих за руки, с видом угрожающим и заносчивым возвысил голос:
— Кому дорога жизнь, тот пальцем не посмеет тронуть их обоих! Эта девушка — моя, потому что я люблю ее, а этого человека надлежит освободить, потому что таково ее желание.
Только успел он это вымолвить, как вдруг правитель острова, разгневанный и возмущенный до глубины души, вложил в лук длинную и острую стрелу и, отведя лук на расстояние вытянутой левой руки, правою рукой натянул тетиву на уровне своего уха, прицелился — и до того метко и с такой яростью была эта стрела им пущена, что угодила Брадамиру прямо в рот, сомкнув ему уста навеки, ибо она пронзила ему язык и вынула из его тела душу, чем все присутствовавшие были изумлены, поражены и ошеломлены.
Однако выстрел этот, столь же меткий, сколь дерзкий, не остался безнаказанным и неотомщенным за свою дерзость, ибо сын Корсикурба, утонувшего в то время, когда он переправлял Периандра, рассудил, что ноги его быстрее, нежели его стрелы, а рассудив, в два прыжка очутился возле правителя и со всего размаху всадил ему в грудь кинжал, хотя и каменный, однако более тяжелый и острый, нежели из кованой стали. В то же мгновенье вечная ночь застлала правителю взор, и он, поплатившись за смерть Брадамира своею жизнью, воспламенил сердца и души родственников как со своей стороны, так и со стороны Брадамира, и всем им вложил в руки оружие, и, вдохновляемые гневом и жаждою мести, они остриями стрел своих всюду начали сеять смерть; когда же иссякли стрелы, оказалось, что еще из иссякли кинжалы, как не иссякли силы у них в руках, и они ринулись друг на друга, и тут уже сын не щадил отца, а брат брата, напротив того: точно ярые враги, у коих за много лет накопилось множество неотомщенных обид, впивались они один в другого ногтями, пронзали кинжалами, и не нашлось никого, кто бы мог водворить на острове мир.
Среди прыщущих стрел, среди разящих кинжалов, среди ран и смертей в смятении и ужасе жались друг к другу престарелая Клелия, девушка-переводчица, Периандр и Ауристела. Подхваченные вихрем злобы, варвары из числа друзей Брадамира, оставив поле битвы, подожгли ближний лес, принадлежавший убитому правителю. Запылали деревья; от сильного ветра еще яростнее забушевало пламя и еще гуще повалил дым; люди боялись ослепнуть от дыма, боялись сгореть. Спускалась ночь, и если бы даже то была ясная ночь, на острове все равно было бы темно от дыма, а тут еще и ночь выдалась темная, черная.
Предсмертные стоны, воинственные клики, пламя пожара — все это вселяло ужас не в сердца варваров, ибо они были полны ненависти и жажды мщения, но в сердца несчастных четверых, не знавших, что делать, куда бежать, где искать спасения. И вот в сей грозный час небо неожиданно послало им избавление, которое все четверо почли избавлением чудесным.
Ночь уже совсем почти наступила, и притом, как было сказано, темная, черная, — различать предметы можно было только при свете лесного пожара, как вдруг к Периандру приблизился юноша-варвар и на кастильском языке, вполне Периандру понятном, сказал:
— Следуй за мной, прекрасная дева, и вели тем, кто с тобой, идти за нами, может, бог даст, я вас и спасу.
Периандр ничего ему не ответил; он только постарался оживить упавший дух Клелии, Ауристелы и другой девушки, а затем они, перешагивая через трупы и наступая на оружие, двинулись следом за юным варваром прочь от горящего леса, коего отсветы, подобно ветру, дующему в спину, уторапливали их шаг. Однако ж Клелия по старости, Ауристела по младости лет не могли угнаться за своим вожатаем. Наконец сильный и крепкий варвар подхватил на руки Клелию, Периандр — Ауриетелу, переводчица же, не столь нежная и более храбрая, мужественно и стойко продолжала идти.