— Если б ты назвал их не Персилесом и Сихизмундой, а Периандром и Ауристелой, — заговорил Серафидов собеседник, — то я мог бы дать тебе о них сведения наидостовернейшие: ведь я много дней провел в их обществе и терпел вместе с ними многоразличные бедствия.
И тут он поведал Серафиду приключение на острове варваров, равно как и некоторые другие, о коих он не кончил повествовать до рассвета, а на рассвете Периандр, дабы собеседники его не обнаружили, оставил их и отправился к Ауристеле: надлежало уведомить ее о приезде его брата и посоветоваться с ней, как им от его гнева уйти, нечаянную же эту встречу в глухом лесу, благодаря которой он получил столь важные известия, Периандр почел за чудо. Так, полный новых замыслов и почти утратив надежду на исполнение своих желаний, явился он пред очи сокрушенной Ауристелы.
Глава тринадцатая
Мучительной боли в свежей ране не дают утихнуть желчная горячка и приходящий на смену ознобу жар, и эта боль час от часу становится нестерпимее. То же происходит и с душевными страданиями: время предоставляет человеку возможность подумать на досуге о том, из-за чего он страдает, и в конце концов у человека недостает уже сил терпеть эту муку, и он рад был бы расстаться с жизнью.
Итак, Ауристела, объявив свою волю Периандру, с сознанием исполненного долга, довольная, что объяснилась начистоту, и уверенная в том, что Периандр покорится своей участи, ожидала его ответа, а Периандр, схоронив свой ответ в тайниках молчания, покинул, как известно, пределы Рима, после чего с ним случилось то, о чем мы уже рассказали.
Рутилио, которого Периандр сейчас узнал, поведал Периандрову воспитателю Серафиду все, что произошло на острове варваров, и высказал предположение, что Ауристела и Периандр — это Сихизмунда и Персилес; он был убежден, что они встретятся с ними в Риме, куда, — о чем ему стало известно с первых же дней его знакомства с ними, — Персилес и Сихизмунда направлялись, выдавая себя за брата и сестру. Рутилио засыпал Серафида вопросами о том, как живут люди на дальних этих островах, подвластных Максимину и несравненной Ауристеле. Серафиду пришлось повторить, что остров Тиле, или иначе Фуле, в обиходной же речи именуемый Исландией, — это самый крайний остров в морях северных, «хотя, впрочем, чуть подальше есть, как я тебе уже сказал, еще один остров, именуемый Фрисландией, — остров тот, величиною с Сицилию, древним неизвестный, открыл в году тысяча триста восьмидесятом венецианец Никколо Темо[71], правит же им королева Эусебия, мать той самой Сихизмунды, которую я разыскиваю. Есть там еще один остров, также немалых размеров, именуемый Гренландией, почти круглый год покрытый снегом; на одной из его оконечностей стоит монастырь в честь святого Фомы, и в том монастыре живут монахи — испанцы, французы, тосканцы и латиняне, и они обучают четырем языкам знатных людей острова, дабы те во время путешествий куда бы то ни было могли объясниться. Остров тот, как я уже сказал, погребен под снегом, но вот что там есть необычайного и достойного внимания: на вершине невысокой горы бьет мощный горячий источник, и вода, низвергаясь с горы и вливаясь в море, не только очищает его на большом пространстве от снега, но и утепляет в глубине, благодаря чему в этом месте собирается громадное количество рыбы самых разных пород, и ловом этой рыбы живет не только монастырь, но и весь остров: лов рыбы — это единственный его доход, единственная его пожива. В том источнике образуются также камни, обладающие способностью хорошо склеиваться: из этих камней получается бетон, который идет на постройку домов, и дома получают от этого такую прочность, будто они построены из чистого мрамора. Я мог бы много еще кое-чего тебе рассказать об этих островах — такого, что, пожалуй, покажется невероятным, а между тем все это истинная правда».
Периандр не слышал этого рассказа, но впоследствии, когда Рутилио пересказывал его другим, Периандр, имевший о северных островах точное представление, подтверждал его достоверность, и многие почли его вполне заслуживающим доверия.
Был уже белый день, когда Периандр очутился возле великолепного храма св. Павла, едва ли не самого большого во всей Европе, и вдруг увидел, что по направлению к нему движется множество всадников и пешеходов; когда же они приблизились, он разглядел Ауристелу, Фелис Флору, Констансу, Антоньо, а также Ипполиту, которая, прослышав об исчезновении Периандра, порешила, дабы вся радость его обретения не досталась другой, ехать следом за Ауристелой, на след же Ауристелы навела ее жена Завулона, — Ипполита дружила с теми, с кем никто не дружил.
Периандр, пойдя навстречу этому сонму красавиц, поздоровался с Ауристелой и, вглядевшись, не заметил в чертах ее лица прежней строгости, глаза ее смотрели на него теперь ласковее. Ни от кого не таясь, он рассказал о встрече со своим воспитателем Серафидом и итальянцем Рутилио. Сообщив о том, что его брат, принц Максимин, заболел перемежающейся лихорадкой и лежит в Террачине, что он собирается в Рим, во-первых, для того чтобы полечиться, а во-вторых, для того, чтобы, скрывая высокое свое положение и под чужим именем, продолжить поиски беглецов, Периандр обратился за советом к Ауристеле и ее спутницам, как им теперь быть: зная, мол, нрав своего брата, он ничего доброго от этой встречи не ожидает.
Неожиданные эти вести сразили Ауристелу. В одно мгновение развеялись в прах ее мечты — блюдя свою непорочность, устремиться вместе с милым ее сердцу Периандром к благой цели.
Между тем все напрягали мысль, что посоветовать Периандру, и первая нашла выход из положения, хотя никто ее о том и не просил, влюбленная богачка Ипполита: она бралась отвезти Периандра и Ауристелу в Неаполь и предложила ему сто с чем-то тысяч дукатов, то есть все свое состояние.
Этот разговор слышал при сем присутствовавший Пирро Калабриец, и предложение Ипполиты было для него равносильно смертному приговору: должно заметить, что у таких проходимцев, как он, ревность вызывается не пренебрежением, но корыстью, а как благодеяние, оказываемое Ипполитой Периандру, наносило удар корыстным его побуждениям, то душой его овладело отчаяние, и внутри у него закипала дикая злоба на Периандра, который казался ему сейчас еще более привлекательным и статным, чем на самом деле, хотя он и правда был необычайно привлекателен и статен, о чем мы упоминали неоднократно: надобно знать, что ревнивцам свойственно преувеличивать и приукрашивать достоинства своих соперников.
Периандр поблагодарил Ипполиту, но великодушное ее предложение отвергнул. Прочие же ничего не успели ему присоветовать, ибо в это самое мгновение показались Серафид и Рутилио, и, едва увидев Периандра, поклонились ему до земли, Серафид же сейчас узнал его потому, что перемена в одежде не повлекла за собой перемену в благородном облике Периандра. Рутилио обвил руками его стан, Серафид — его шею; Рутилио плакал от радости, Серафид — от счастья.
Присутствовавшие с любопытством наблюдали за этой негаданной и приятной встречей. Лишь сердце Пирро калеными щипцами рвала на части зависть; ему стало невмочь терпеть эту муку, которую он не мог не испытывать, глядя на то, какие почести воздают Периандру и как его величают, и, сам не понимая, что он делает, а вернее, наоборот: отлично понимая, он выхватил шпагу и с такой яростью и с такой силой, нимало не задев, впрочем, рук Серафида, вонзил ее Периандру в правое плечо, что острие шпаги вышло через плечо левое, — он пронзил Периандра насквозь, но хорошо, что не наискось.
71