Мама Оля натопила баню, вымыла, одела этот скелет в свою рубашку ночную старую. Сварила жидкой овсянки, дала пить отвар. И это стал ее секрет, что у них в бане живет кулацкое отродье (иначе их не называли). Оттуда они с папой вдвоем и привезли домработницу домой, опасаясь, что деревенские соседки уже заходили, глазами шнырили, жди доносов.
Выбирались уже впотьмах, отец нашел на окраине Ленинграда чужой грузовик. Приехал на нем, велел въезжать во двор. Ворота запахнул.
Якобы грузили вещи, соседи-то в окна поглядывали, когда все происходило, занавески трепыхалися.
Но доехали только до города, там уже распрощались. Ну прямо как подпольщики.
Дальше папа нашел другой грузовик.
И папа эту девку-найденыша, заботливо причем, уже в Ленинграде по лестнице чуть не на руках нес за подмышки. Манька-то скобская была. И папа тоже скобарь! Нашел родную душу, девчонка бритая. Так брили детей в деревнях из-за вшей, и так они и бегали.
Но Валяшка эту Маньку не полюбила. Потому что, она считала, что зачем ее привезли мать с отцом. Причину многих бед потом, как и оказалось. И почему Маньку положили спать не в коридоре у входной двери, где все домработницы ночевали до того, а отдельно, в кладовке, все там мама сгребла, повыкидывала, помыла.
Потом Валяшка поняла – в дверь мало ли кто позвонит, войдет, а тут эта, и кто она.
Домработница потом отцу, единственному человеку, созналась, что их раскулачили. Это был большой ее секрет, за такие вещи и рассказы ее могли и отправить следом за всей родней на север.
Отец подбавил: «В Котлас, знаем».
Манька сказала, что всех увезли на телегах ночью, ничего не дали с собой взять. Младшие дети очень плакали, кричали.
А Маню мать толкнула в подпол, крышка была откинута после обыска. Забирали мешки с картошкой и корзины со свеклой и морковкой. И бочку соленой капусты оттащили наверх всем отрядом. На ходу чавкая, а капуста свисала из пастей, как усы. Все облились, капусту потом Манька ночью собирала по полу, голодная.
Манька все это время сидела в подполье, зарывшись в песок, а через ночь выбралась и побежала. Кулацкое отродье их называли. Было ей пятнадцать лет. А в шестнадцать она уже забеременела.
Отец, как у нее начал расти живот, в результате каждый день являлся домой пьяный, ни с кем не разговаривал. Мама переживала за Маньку. И однажды девка исчезла из дома. И с ней исчез Валескин паспорт. Мать металась, хлопотала.
Мама Оля много лет спустя рассказывала дочери Лауре, что сама принимала роды у Мани, опять-таки в бане на даче, до больницы не успели добраться. А куда ребенка дели, спрашивала дотошная Лаура, а мама Оля отвечала, что сама ребенка принесла на станцию в корзине, закутанного в простыню и ватное одеяло, причем по-умному, рано утром, еще темно было, пусто, еще до прихода рабочего поезда, поставила корзину на скамейку и ушла в лес неподалеку. И как бы потом пришла на этот поезд, но корзины не заметила. Одна баба заметила, так воровато пошевырялась (папино словечко) в находке и сразу заорала, и ребенок запищал. И тут мама Оля тоже подошла как бы на крики. И они с той бабой взяли корзину и поехали с ней на рабочем поезде до первого по дороге отделения транспортной милиции, проводник подсказал. Там эта баба испугалась и ушла, и записали маму Олю, все данные паспорта и адрес (а мама Оля потом созналась, что пьяному милиционеру подсунула паспорт Валески, все данные были оттуда, а этот паспорт потом она отдала Мане, чтобы та, как оправится, устроилась бы санитаркой в сельскую больницу, мама Оля там договорилась с главврачом, своим однокурсником).