Старик, пытаясь выяснить мои доходы, спросил, кому принадлежит автомашина, которой я пользуюсь. Мебель? Сколько я плачу за квартиру? Кто мой отец?.. Я чувствовал, что каждый мой ответ опрокидывает его расчеты. Когда же он узнал, что я женат и у меня есть дочь, то, окончательно разочаровавшись, попросил еще одно виски.
— Я вручаю вам мисс Униту, сэр, — бормотал он, — с полным доверием. Я знаю, вы джентльмен. Девушка из хорошей семьи. Этот проклятый partition[27] забрал у нас все имущество… К счастью, у меня есть приятели в правительстве, они нашли мне работу. Раньше я никогда не служил, — он с отвращением передернулся, — но теперь для матери Индии должен принимать решения. Я работаю в министерстве заместителем директора департамента. Всякие письма составляют мои секретари. А Унита, — возвращаясь к теме, он показал рюмкой на девушку, — она образованна, но ей не везет. Я верю, что встреча с вами послужит началом перемен к лучшему в ее судьбе.
Я с почтением проводил их до дверей. В коридоре собрались все слуги и вполголоса обменивались замечаниями. Движением руки я отстранил их. Старик трогательно распрощался. Девушка раскрыла белый зонтик. Им предстояло пройти под солнцем часть пути до стоянки такси у отеля «Амбасадор». Она шла легким шагом, вся в белом, окруженная сиянием.
Глядя на нее, я не мог не улыбнуться и продолжал следить за ними, укрывшись за пологом листьев. Но солнце и здесь жгло немилосердно. Из-за поворота на мотоцикле выскочил рикша-сикх. Его тюрбан развязался от быстрой езды, и рикша пронзительно сигналил, сжав пальцами большую резиновую грушу. Он загородил мним гостям дорогу и жестом пригласил сесть в дряхлую кабину.
Старик оглянулся и, уже уверенный, что я их не нижу, отпустил рикшу. Теперь они не должны были притворяться и зашагали дальше по красной глинистой дорожке, покрытой легкой, как тальк, пылью. Они брели по солнцу в такую пору дня, когда ни один уважающий себя индус не сделает и шагу. Дядя и племянница были бедны, экономили, а может быть, просто скупились? Старик выпустил рубашку поверх брюк. Девушка шла в трех шагах от него и крутила раскрытый зонтик, опущенный на плечо.
Должен ли я обстоятельно рассказывать, как старался освоиться с Унитой? Нет, я вовсе не был в нее влюблен. Она просто заинтересовала меня. Я хотел знать о ней больше, чем она знала о себе сама. Мне пришлось немного потрудиться, чтобы она ко мне привыкла, утратила осторожность притаившегося зверька, не вздрагивала от прикосновения руки. Наконец мне удалось довести дело до того, что она смеялась во весь голос счастливым детским смехом, так что даже заинтересованный повар приоткрывал дверь и спрашивал, не нужно ли нам чего-нибудь. Он хитрым взглядом окидывал комнату, но Унита сидела скромно. Белое пушистое сари, доходившее до самой земли, слегка приоткрывало лишь кончики ногтей, тронутых вишневым лаком, и золотой ремешок сандалий. Только радостный блеск в ее больших глазах косули выдавал, что минуту назад мы с нею весело болтали.
Я по природе, пожалуй, робок. Но уверенность в том, что она будет упорно сопротивляться, делала меня дерзким. Я выискивал в английском словаре нужные мне выражения, чтобы описать форму ее губ, совсем не тронутых помадой, выпуклых, темно-фиолетовых, а внутри розовых, как у кошки. Поначалу Унита смущалась, но быстро догадалась и приняла игру. Она уже подавала мне руку, и я гладил ее ладонь с тревожными длинными пальцами, которая была лишь слегка шире ее запястья. Она свободно могла сгибать каждый сустав.
Согласно предписаниям моды, от груди до самой талии среди пены белого тюля у нее темнела полоска тела. Здесь я, собственно говоря, должен был бы прочесть длинную лекцию о том, как надевается сари — широкая шестиметровая полоса материи. Однако такие познания у мужчины могли бы вызвать слишком много ненужных домыслов.
Входя в комнату, я пропускал У ниту вперед и слегка касался ладонью ее обнаженных плеч. На лице моем в такие минуты было написано полнейшее безразличие. После нескольких встреч, поняв, что ей в конце концов ничего не грозит и что я не буду слишком назойлив, она сбросила маску «айсберга», как я в шутку называл ее. Унита принимала мелкие услуги. Я поправлял ей волосы, поглаживая при этом шею, а один раз даже поцеловал ее в щеку, сказав, что это позволяет делать наш «old Polish custom» — наш старый польский обычай. Так как индийские обычаи были не менее странными, а после каждой такой фамильярности не следовало никакого более однозначного предложения, то девушка не чувствовала угрозы. Нет, я действительно не имел желания спать с нею, только пытался пробудить ее к жизни.
27
Partition — распространенное название периода раздела колониальной Индии на Индию и Пакистан