На голых каменистых холмах стояло несколько вилл. Мазанки чернорабочих, крытые тростником, кусками проржавевшей жести и вздувшейся фанеры, бульдозер просто сдвинул на сто шагов в сторону. В этих развалинах копошились голые дети с большими животами, перепоясанные от сглаза красными тесемками. Завидев нас, они с криками бросились к джипу, но жест полицейского задержал их на почтительном расстоянии.
— Это самое плохое место в Дели, — сказал мой Гуру.
Не знаю, имел ли он в виду квартал бедняков или фиолетовые камни, раскаленные как печь.
В доме нас ждали. Усатый сержант доложил, что все готово, а саду вместе с созванными рабочими уже в барсати.
На плоской крыше в комнате без окон и без передней стены жара стояла невыносимая. Толпа индийцев сидела на корточках, некоторые из них нервно курили папиросы.
В углу стоял на коленях обнаженный саду. Он не обратил внимания на наш приход, вызвавший волнение среди всех собравшихся. У него на лбу был нарисован бело-желтый трезубец Шивы. Сбившиеся в колтун волосы космами спадали на плечи. Перед ним лежал небольшой бубен, похожий на узкий бочонок, и маленький колокольчик. В сосуде с цветным порошком горели благовония. Ароматный дым от них ровными струйками поднимался вверх и расплывался под потолком. В первом ряду на корточках сидели рабочие со стройки. Дальше на коленях стояли женщины и маленькая черноглазая подвижная девочка — внучка убитой.
— Кто из них?
— Четвертый справа, — пощекотал мне усами ухо капитан.
Нам подали стулья, так как не полагалось, чтобы мы сидели на полу рядом с простолюдинами.
Саду ударил в бубен и стал нараспев произносить матрамы. Люди, вспотевшие от жары и напряжения, гасили папиросы, растирая их о бетонный пол. Издалека доносились гудки грузовиков и звук колотушки нищего. Раскаленный воздух плыл мерцающей дымкой. Ритм бубна все ускорялся. Я чувствовал, как у меня по спине пробегают мурашки. Потом бубен смолк. Наступила мучительная тишина.
Пальцы саду едва касались бубна, пульсировавшего, как глухие удары сердца. Вдруг девочка выпрямилась и птичьим голоском крикнула: «Она здесь!»
И задела колокольчик, который покатился по бетону, рассыпая пронзительный звон. Саду приглушил его ладонью и что-то спросил гортанным шепотом.
— Что он говорит? — склонился я к моему Гуру.
— Не мешай… Он спрашивает: «Если ты здесь, то дай знать».
Я слышал только сопенье напряженно вслушивающихся людей. Крупная капля пота катилась за ухом рабочего, сидевшего передо мной.
Внутри стены что-то заскреблось, как будто какой-то зверек взбирался по стене, цепляясь за нее коготками.
— Анисса Датар, если ты здесь, ударь три раза, — вполголоса произнес саду.
Все наклонились и с беспокойством прислушивались. Три легких удара прозвучали где-то под потолком. Мне стало дурно. Люди зашевелились, по толпе пронесся вздох. Саду в первый раз обращался непосредственно к жертве и говорил пронзительным шепотом.
— Он вызывает ее, чтобы она помогла ему открыть виновного… Спросил прямо, есть ли он среди нас, — переводил мне Гуру.
В стене раздались три отчетливых стука. Толпа заколыхалась, как от порыва ветра. Все смотрели друг на друга, перешептывались. Тогда я увидел широкое рябое лицо каменщика из первого ряда, оно блестело от пота, словно смазанное жиром. Мне показалось, что он смотрит на выход, выискивая путь к бегству. Но каменщик тотчас же отвернул голову, ведь мы сидели в четыре ряда, у него не было никаких шансов.
— Теперь дух должен показать, кто убийца. Один удар означает «нет», три — «да».
Я поддался общему настроению. Наступила такая тишина, что слышно было стрекотание сверчка, доносившееся издали, из сада, и голоса детей, игравших среди мазанок. Меня эти звуки раздражали.
Саду вытянул жилистую руку и указал на первого сидящего перед ним мужчину. Тот застыл, окаменев. В стене стукнуло один раз.
Я видел, как тело рабочего расслабилось, он вздохнул и перевел глаза на соседа.
Снова отрицательный удар.
Когда дошла очередь до четвертого и ладонь саду протянулась в его сторону, в стене раздались три четких Удара.
Каменщик сорвался как подстреленный и поднял над головой сложенные руки.
— Прости меня, госпожа, прости! — завыл он, — О, Дурга, Дурга[30], я погиб…
— Что ты сделал с телом? — крикнул капитан.
— Вынес в мешке и утопил в Джамне…
— Где драгоценности?