С минуту он колебался, но саду постучал пальцами в бубен. Раздался сухой звук, будто приближались чьи-то шаги.
— Ну что, призвать на помощь умершую?
— Нет! Нет! — закричал каменщик, вытягивая руки. — Я скажу все. Они здесь, на строительной площадке, в трех шагах от ворот, закопаны под кирпичами…
Его обступили со всех сторон мужчины, посыпались удары, на него с плачем набросились женщины, но он не оборонялся. Огромный, плечистый, он стоял на коленях и, опустив голову, дрожал.
— Ну вот мы его и заполучили, — раздвинул толпу усатый сержант. Он надел ему кандалы и за длинную цепочку вывел из толпы.
Я дышал как после бега и не мог зажечь трубку.
— Вы, наверное, довольны, — сказал капитан Сингх.
Я крепко пожал ему руку. Только мой Гуру слегка улыбался.
— Ну, что ты на это скажешь? Как объяснишь? Всеобщее внушение? — напирал я. — Ведь там никто не мог стоять, стена глухая, второй этаж.
— А если приставить лестницу? Они всегда есть на стройках, — вежливо подсказал он.
Я протиснулся сквозь толпу выходящих, сбежал по ступенькам в сад. Там стояла приставленная к стене забрызганная известкой лестница…
ЗАКОН И КОЛДУНЬИ
Душный вечер. Над верхушками деревьев уже выкатилась огромная луна. В лучах рефлекторов, освещающих дорожки, переливались шелка индианок и белели летние смокинги дипломатов. Поддерживая разговор и гостеприимно предлагая закусить, я переходил от одной группы к другой. Шум все время нарастал. По голосам ораторов, по размашистым жестам и вспотевшим лбам я видел, что наш невинный «potato juice»[31], как здесь в шутку называли польскую водку, начинает действовать. Ее пили в смеси с томатным или грейпфрутовым соком.
Если бы я не встретил господина Нараина из министерства юстиции, то это был бы один из самых нудных приемов, после которых не остается ничего, кроме бухгалтерских записей — перечня израсходованных банок с польской ветчиной и бутылок водки — да гримасы улыбки на лице, которую нужно растирать ладонью, как спазму.
До пояса господин Нараин был одет по-европейски: темный шерстяной пиджак, рубашка, галстук. Но внизу он был искусно задрапирован в легкое дхоти. До середины голени правой ноги оно образовало нечто вроде длинной стянутой в шаге штанины широких панталон, другая нога была обнажена. Свободный конец дхоти господин Нараин придерживал пальцами, как краешек юбки, и грациозно обмахивался им в холодке, веющем от фонтана. На ногах у него были желтые полуботинки, для удобства расшнурованные.
Мы поздоровались, конечно без рукопожатия, но я заметил дружеский блеск его глаз, скрытых за стеклами огромных пляжных очков. Нараин окончил факультет права как английский стипендиат. Некоторое время был судьей. Но настоящим его увлечением были древние обряды, заговоры болезней, гипноз, ворожба. Не пренебрегал он и черной магией, или, как он сам полускептически называл это, изгнанием дьявола из человека.
— Вы хотите побыть один? А может быть, кого-нибудь ждете? Тогда я исчезаю, чтобы не мешать вам…
— Нет, останьтесь со мной. Я как раз думал о хозяине этого дома, ставшего резиденцией вашего посла… Головокружительная судьба… Раджа с огромным влиянием, в родственных связях с древнейшими родами, и все же вынужден был отсюда уйти.
— А я думал, что он сдал дворец нам в аренду добровольно. Просто попал в передряги и хочет заработать…
— Да, попал в передряги, — Нараин повернул ко мне лицо, замаскированное темными очками, в стеклах которых отражались развешанные гирляндами цветные лампочки, — Он не поладил с законом, и его присудили к добровольному изгнанию.
— Закон, закон, — рассмеялся я, — и все-таки для людей состоятельных он снисходительный и ласковый, а для простых смертных — беспощадный… Если уж кто совершил преступление, то должен сидеть, как обычный уличный вор.
— Закон один, различна только мера наказания. Простых людей мы сажаем за решетку, устраняем из общества. Он — раджа, ему нельзя жить в столице. Он тоже скрылся, должен был подчиниться чужой воле, решению парламента. Не знаю, можете ли вы понять, каким ударом было для него такое решение. Он, поколениями воспитанный в деспотизме, привыкший только властно спрашивать «сколько?», и вдруг он чего-то не может. Как будто ударился лбом о решетку. Ограничение пределов его власти вполне достаточное для него наказание… А чем люди упиваются больше, как не властью? Она не обязательно должна быть явной, блистать короной. Это могут быть и деньги. Ею может стать преимущество человека, которому известны секреты других. А иногда власть вырастает из внушаемого кем-то страха перед неизвестным, перед злом, болезнью, несчастьем… Власть требует нашего подчинения, покорности; мы должны ее признавать.