— Все болит! — пояснила я.
— Расходишься, — безжалостно ответил он. — Поторопись!
— Ты особо-то не командуй! — пробормотала я и поспешила выйти из комнаты.
Онольгейн стоял за стойкой, хотя за окнами было совсем темно. Он тоже складывал свертки в ранец. Но этот выглядел богато — тисненая кожа, позолоченные пряжки на ремнях. Увидев меня, он оставил свое занятие и почтительно приветствовал меня.
— Рад видеть тебя в добром здравии, госпожа Виагра!
Я хмыкнула.
— Отчего же ты, почтенный хозяин, говоришь со мной столь вежливо? Я же не оправдала твоих ожиданий? Я обманула твоего племянника, прикинулась старухой, таковой не являясь и, наконец, я — стриженая и, вполне возможно, опасная преступница!
С минуту Онольгейн молча разглядывал меня. Брови его насупились, и я уже подумала, что нужно было прикусить свой болтливый язык до того, как он постарается обидеть хорошего человека, но Онольгейн вдруг улыбнулся, и достал из-под стойки второй, потрепанный, но все еще крепкий ранец.
— Это твои припасы, госпожа. Не в корзине же ты их понесешь! И, пойдем-ка со мной! Моя покойная жена была одного с тобой роста. Быть может, тебе пригодиться что-то из ее одежды?
Я насупилась. Благотворительность всегда меня настораживала!
— Ты не ответил на мой вопрос! — повторила я.
Онольгейн вздохнул.
— Намучается с тобой Варлаф! — заметил он. — Что ж… Ему не привыкать! Ты заплатила за все — понимаешь?
— Не понимаю!
— Ты ведь могла бы и дальше разыгрывать свое представление — путешествующую нищенку, и не платить за ужин совсем. Но ты заплатила — честно и не торгуясь. Пускай тебе это покажется странным, но мне это многое говорит о человеке. Если бы не твои деньги! Я сначала решил, что ты какой-то особенно наглый орк, пробравшийся к нам с целью узнать планы Озиллы или даже убить его. Ты уж прости меня за мою подозрительность — в такое время живем!
— Да, — согласилась я, — и в таком мире!
— Так примешь в дар одежду?
— Приму. Но могу и заплатить!
— Нет, за это денег не возьму! А за провиант ты уже расплатилась. Хотя и орочье, но золото оно всегда золото!
Я невольно подняла глаза вверх, и увидела на верхних ступеньках массивную тень — Варлаф явно слушал наш разговор. Но, как долго?
Онольгейн прошел под лестницу — там обнаружилась дверь, ведущая в жилые покои хозяина. Он повел меня в дальнюю комнату. Она оказалась просторной светлицей. Здесь находились: ткацкий станок (или что-то подобное), большой стол, украшенный вышитой скатертью, длинные скамьи. Под потолком висели давно засохшие веники трав, издавая терпкий запах пыли и навсегда пропавшего аромата. Вдоль стен стояли резные массивные сундуки. Онольгейн подошел к одному из них, открыл, достал какие-то массивные тряпки, разложил на полу. Я с ужасом глядела на них — тряпки оказались платьями из суровой ткани: тяжелые, темные, с большим количеством оборок и складок. Я чуть в обморок не упала, представив себе, как в таком облачении буду странствовать по бесконечным и опасным дорогам Улльской долины.
— Э-э-э! А нет ли чего попроще? Свитерка там, брючек с подкладкой, а?
Хозяин удивленно взглянул на меня.
— Свитерка? — не понял он.
— Забудь, — сказала я. — Благодарю за доброту, но в таких богатых одеждах я не угонюсь за Варлафом. А ему надо идти быстро! Да и жалко мне в этих платьях грязь на дорогах месить.
Я уже развернулась, но Онольгейн остановил меня.
— Постой, не беги! — сказал он. — Есть еще кое-что! — и уж совсем непочтительно добавил, — Если влезешь!
Он аккуратно сложил платья и убрал обратно. Делал почтенный хозяин все ужасно медленно. Я переминалась с ноги на ногу — мне с самого момента пробуждения хотелось в туалет!
Онольгейн тяжело поднялся с пола и пошел к другому сундуку. Отпер его и, достав, принялся раскладывать на полу — толстую стеганую красную рубаху, короткий приталенный камзол, зеленый с коричневым, длинные черные штаны, больше похожие на рейтузы. Подумав, выложил высокие блестящие сапоги и перевязь, на которой болтались пустые короткие ножны.
— Примерь, госпожа, я выйду!
И, действительно, вышел.
Одежда была не новой, но чистой. На рубашке и камзоле, в одном и том же месте — не левом боку, едва виднелись тщательно заштопанные разрезы — неужели, боевая рана?
Я быстро скинула спортивный костюм и принялась напяливать на себя рейтузы. Они особенно не стеснили моих движений, кроме того, я предполагала, что они слегка растянутся во время носки. Вот с рубашкой было хуже. Жена Онольгейна была субтильной, как подросток. Возможно, в то время, когда она носила эти вещи, она и была подростком? Во всяком случае, место для бюста в рубашке предусмотрено не было. Красная ткань опасно натянулась на моей груди, несколько верхних пуговиц вообще не застегнулись, открывая совсем уже неприлично глубокий вырез. Кое-как я натянула камзол, едва сошедшийся у меня в талии, сапоги, чудом оказавшиеся мне впору, и окончательно запуталась в перевязи. Когда я приготовилась было упасть и задушиться упрямым ремнем, с болтавшимися на нем ножнами, Онольгейн тактично постучал в дверь.
— Ты одета, госпожа?
— Ох, помоги! — простонала я в ответ.
Вошедший хозяин бросился помогать распутывать проклятую перевязь. Когда он освободил меня от нее, мы, тяжело дыша, уставились друг на друга.
— Сразу видно, что госпоже не приходилось брать в руки оружие! — тоном знатока заметил Онольгейн, и отошел на шаг назад. — Позволь мне взглянуть на тебя! А что, совсем не плохо!
Взгляд его старательно избегал соблазнительно полураспахнутой рубахи.
— Знаешь, что? — слегка покраснев, сказала я. — Давай я приму в дар брюки, сапоги ну и… камзол! И буду бесконечно благодарна! А рубашку эту ты оставь — на память!
Хозяин подозрительно посмотрел на кучу моей одежды — он впервые видел велюровый спортивный костюм. Возможно, что впервые он видел и ткань нежно сиреневого цвета, и веселые желтые полоски на брюках и рукавах.
— Как ты пожелаешь! — наконец, ответил он. — Однако перевязь возьми. Кинжалом одарить тебя не могу — ты должна сама добыть себе оружие! Таковы правила!
— Ага! — поддакнула я (рукоять орочьего кривого кинжала выглядывала из кармана спортивных штанов, хорошо, что Онольгейн этого не заметил). — Конечно! А теперь позволь, я снова переоденусь. А потом ты покажешь мне, как одеть эту перевязь, чтобы не совершить акт самоубийства.
Онольгейн дико взглянул на меня и быстро вышел за дверь.
Я сняла камзол и рубаху, одела куртку от костюма, снова напялила сверху камзол. Выпустила капюшон на спину, и засунула в голенище сапога кривой орочий кинжал. Жаль, в комнате не было зеркала! Увидь меня сейчас поклонники Толкиена, наверное, четвертовали бы без лишних разговоров!
Я позвала любезного хозяина, и он ловко надел на меня перевязь. Прямые ножны оказались с левого бока. Перевязь сидела, как влитая — не жала и не натирала, но я засомневалась — смогу ли сама так же ловко управляться с ней? Возможно, мне придется ходить в ней до конца… Чего? Игры? Или собственной жизни?
Настроение мое вдруг испортилось. То, что некто пытается убить меня таким извращенным способом, не вызывало никаких сомнений. Но кто этот некто? Тот, кто дал Максиму зачарованный диск? И за что он ненавидит меня так, что даже не пытается убить в моем собственном мире, а отправляет для этого в чужой — подальше от родных, друзей…
Я подняла с пола мокасины и завернула их в спортивные брюки, не желая оставлять. Накинула на плечи свою хламиду, словно шаль — отчего-то мне не хотелось расставаться с ней. Грубая ткань была шершавой и тяжелой, но в ней, как в коконе, я чувствовала себя гораздо комфортнее, чем в обтягивающих рейтузах, гусарских сапогах и дурацком камзоле, который не застегнулся на моем брюхе. Не говоря уже о перевязи с — позор! — пустыми ножнами.
Мы вернулись к стойке. Онольгейн подвинул ко мне ранец, я сунула туда брюки и мокасины, и захлопнула крышку. Защелкнулись медные замочки. Привычным со школы движением я забросила ранец за спину — довольно удобно, хотя и тяжеловато!