— Клянись! — приказала колдунья.
— Клянусь кровью! — послушно пробормотала я, и поднесла руки к глазам.
Пальцы были синими и распухли. Пошевелить ими я не могла. Я осторожно потерла одну руку о другую, и тысячи иголок впились в мои ладони. Еще немного и боль заполыхала в них с удвоенной, нет, утроенной силой. Я стиснула челюсти так, что хрустнула пломба на одном из зубов — не видать этой колдовской вобле моих слез, не слышать стонов! Ах, если бы Максим видел меня сейчас!
Ацуца вытащила из изящного кошелька, подвешенного к поясу, маленькую баночку из белого металла. Зачерпнула немного остро пахнущей мази и, перехватив мои руки, принялась умело их массировать. Зажгло так, что казалось, ничего кроме рук у меня не осталось — обуглилось, свернулось, сгорело заживо! Ацуца коротко поглядывала на меня.
— Надеюсь, — заметила она, — ты понимаешь, что если попытаешься нарушить клятву крови, она сожжет тебя изнутри? Уж не знаю, откуда Варлаф извлек тебя, но законы этого мира, ты, полагаю, постигла?
— Вкратце, — процедила я.
Ацуца поднесла мои руки к глазам и удовлетворенно кивнула. Пальцы порозовели, и я смогла немного пошевелить ими — вот радость!
— Тебя будут кормить, и поить в пути, — сказала колдунья, — но в клетке. По нужде будешь ходить под конвоем.
Я набралась наглости и, с трудом расцепив сведенные судорогой челюсти, обратилась к ней с вопросом, беспокоящим меня уже давно:
— Зачем я тебе?
Она коротко взглянула на меня.
— Хочешь знать?
— Хороший конь стоит пятнадцать монет, — продолжала я, не отвечая на ее вопрос, — ты отдала за меня сто. Зачем я тебе?
— На севере долины, в дне пути от Восьмого холма, есть старинное капище, — выпуклые глаза колдуньи затуманились, словно внутренним зрением она видела его. — Кости, идолы, жертвенные камни… В общем, все как обычно. Необычны лишь хозяева этого места. Долгое время они спали в своих пещерах, и только совсем недавно стали выходить на поверхность. Они пока слабы и их немного. Чтобы стать сильнее, им нужна свежая кровь. ЧУЖЕРОДНАЯ КРОВЬ. Ты будешь неплохо смотреться на жертвенном камне, чужестранка. Конечно, мы тебя отмоем и приоденем. Если ты им понравишься, они примут мое служение. И тогда сила моя возрастет стократ и не будет на этой земле колдуньи, равной мне в искусстве призывания и ведовства!
Языки пламени плясали в ее зрачках, не становившихся меньше от света. Она моргнула и отвела глаза от огня. Тень призрачного величия затаилась на их дне, делая лицо еще более неприятным.
— В клетке мы вернее довезем тебя в сохранности! — продолжила Ацуца. — Мои люди и я могжем постоять за себя даже на просторах Улльской долины! А что может быть ничтожнее и беззащитнее колдуньи, лишенной своего колдовства? Так что, клетка не только твоя тюрьма, но и твой замок, если хочешь. Твоя крепость. Ответила ли я на твой вопрос? Довольна ли ты моим ответом?
Она явно издевалась надо мной. И говорила громче, чем следовало, и косила глазами куда-то за мою спину, и позу приняла поистине королевскую. Весь этот спектакль был предназначен для одного из тех, кто сидел вокруг костра рядом с «моей» телегой. И, как мне не было больно и обидно, я догадывалась, для кого!
После унизительного похода «в кустики» меня вернули в клетку, и снабдили ломтем хлеба и кувшином уже известного мне «айрана».
Варлафа у костра уже не было. Я по привычке поискала его глазами, но нашла только перевязь с мечом, брошенную второпях у входа в шатер… Надо же, как у них тут все быстро!
Во мне все кипело. Я лежала на спине, на полу своей «крепости», и смотрела в темное низкое небо. Там метались какие-то точки — летучие мыши что ли? Воздух был свеж и влажен — мы не зашли еще так глубоко в лес, чтобы он стал тяжелым и неподвижным, отгороженный от ветра стеной древних стволов. Я вспомнила московский ветер. Бесцеремонный и пронзительный, он гонит осенние листья, вобравшие за лето весь солнечный свет. И воздух свежий, но тусклый, словно дышишь только половиной легких. Серые дома, серый асфальт, серые куртки прохожих. Яркое только небо — если не скрыто серым же облачным саваном — и эти самые листья, черт бы их побрал! Я сморгнула слезы. Там мой мир. Пусть серый и обыденный, но мне нужно переживать за то, что происходит в нем. И пусть здешний мир прекрасен и полон чудес, как царство мудрого Салтана, мне нужно стремиться домой, а не страдать от предательства виртуально-брутального героя, чей путь усеян трупами врагов! Не удивительно, что их у него много, если он со всеми поступает, как со мной!
Зашмыгав носом, я привычно полезла в карман куртки за платком. Рука наткнулась на шуршащую упаковку с печеньем и… на зажигалку! Странно. Варлаф не обыскал меня. Лишь отнял кинжал и забрал себе ранец. Удивительная беспечность для столь опытного человека. Или он знал, что Ацуца заставит меня принести клятву крови? Но распространяется ли она на магические предметы, каким он, несомненно, счел зажигалку? Было и еще кое-что. Я, наконец, отыскала в закоулках собственной памяти затерявшуюся давеча мысль! Ацуца и ее люди вели себя так, словно не знали о том, что смерть в лице, точнее, в черной морде моего личного демона бродит поблизости. Варлаф не сказал ей об этом? Сам не принял никаких мер предосторожности? Зная его силу? Или наоборот, они сговорились так вести себя, в надежде, что я прикажу ему вернуться, чтобы спасти меня, и тем самым сама приведу его им в руки?
Слабая надежда затеплилась в моем сердце. И как я ни гнала ее прочь, пытаясь удобнее устроиться на дне клетки метр на полтора, она отчаянно сопротивлялась, цеплялась острым коготком каждый раз, когда я решительно намеревалась от нее избавиться.
Далеко за полночь полог шатра откинулся и на пороге показался Варлаф. Я лежала лицом к шатру и делала вид, что сплю. Мне ужасно хотелось посмотреть на него — мне никогда не доводилось наблюдать предателя, удовлетворенного любовными ласками, в естественной среде обитания. Странно, но удовлетворенным он не выглядел. Лицо его было темно и еще более непонятно. При взгляде на него у меня сжалось сердце, и накатила такая тоска, хоть вой. Не повернув головы в мою сторону, он подобрал свою перевязь, и ушел в лес, не сказав никому ни слова.
Я перевернулась на другой бок и попыталась уснуть. Негромкие голоса подручных Ацуцы мешали мне. Поневоле я стала прислушиваться.
— Хозяйка, небось, спит сладко! — посмеиваясь, говорил один, — После ЭТОГО ей всегда сон надобен. Говорят, колдуньи в постели силу теряют.
— Вранье, — отвечал другой, — после этого сон всем надобен, а не только колдуньям. А вот нам всю ночь глаз не смыкать. Может, скрасим себе вечерок?
— Ты чего! — возмутился третий, — Хозяйка узнает…
— Не узнает, — поддержал первый голос, — у нас будут эти… агрументы!
— Аргументы, балда! — промолвил четвертый, молчавший доселе, голос. — Но ты прав. Кто она без своего колдовства. Да и герой куда-то смылся. Еще неизвестно, может, он присоединился бы к нам, если бы мы ему предложили поучаствовать? Думаю, сейчас самое лучшее время!
Забряцала амуниция. Я уже давно навострила уши, но только сейчас до меня дошел истинный смысл сказанного. Я вскочила на ноги и прижалась спиной к прутьям клетки. Мысли истерично метались — может быть, все это подстроено, чтобы я в отчаянии позвала Демона? Тогда я не буду его звать! Но, Боже мой, что же я буду делать?
Они уже бряцали ключами, открывая клетку. Похоть на их лицах была всамделишная, они похохатывали, подталкивая друг друга, и от них воняло! Как же от них воняло!
Я молчала, наблюдая, как распахивается дверца. Да и что я могла сказать?
— Выходи, подружка, — сказал первый — я узнала его по голосу, — мы будем галантны, если ты нам немного поможешь! Ну, чего встала? Иди сюда…
И он похлопал рукой по своему бедру, словно собаку подзывал.
— Ты лучше иди, — доброжелательно сказал номер четыре — он был самым здоровым из всех, — а то хуже будет!