Гары снова принялись пастись. Казалось, то, что встревожило Витола, больше их не беспокоило. Я решительно отказался думать о теле, которое лежит на самодельных санях возле того места, где мы спим. Отца с нами больше нет…
Он никогда не следовал определенным религиозным обрядам, но тем не менее был верующим. А меня учил, что терпимость к верованиям других свойственна подлинно образованному человеку и что веру нельзя навязывать, ее нужно искать внутри самого себя. Но он верил также, что эта жизнь, нам известная, не единственная. Почему он так настаивал на том, чтобы его тело вернулось в место, которое он избегал все эти годы? Прошлым вечером я настолько оцепенел от утраты, что не задавал себе подобных вопросов. Но теперь начинал сознавать, что то, что я знал об отце, было, возможно, лишь малой его частью, и это вызвало у меня новый приступ горя.
Должно быть, этой ночью мне что-то снилось, потому что проснулся я с тяжелым сердцем, с болью в глазах и ощущением какой-то предстоящей опасности. Илло была не в лучшем настроении, и мы, сворачивая лагерь, почти не разговаривали. Нагрузив гаров, вышли. Но вначале я поднялся на вершину поросшего травой холма и осмотрел окрестности в бинокль.
Темная масса Чащобы прямо перед нами, она по-прежнему выглядит мрачной тучей, лежащей на горизонте. Непосредственно перед нами она как будто отступает дальше, и, сравнивая увиденное с картой, я подумал, что случайно или под каким-то неведомым влиянием выбрал маршрут верно. Мы направляемся прямо к Мунго.
Двигались мы быстро, потому что гары сразу пошли своим стремительным, пожирающим расстояние ходом. В пути они не опускали большие головы, чтобы схватить охапку травы. Витол шел впереди, остальные за ним, и мне пришлось делать шаги шире, чтобы не отставать. Витол легко тащил сани, которые качались из стороны в сторону, на мгновение застревали в траве, но легкое движение могучих плеч их тут же освобождало.
Солнце поднялось высоко, и мы раз или два останавливались, пили немного воды, сохраняя вторую канистру для гаров. Хоть я и странствующий и привык к переходам, вскоре я понял, что такого у меня еще не было. Но мне не хотелось замедлять ход. Если Илло влечет ее «призыв», меня тоже что-то подгоняет, требует скорости и снова скорости.
В середине дня мы невооруженным глазом разглядели руины Мунго. Ветер и дождь, бури, такие же сильные, как та, что застала нас на равнине, здесь были полноправными владыками. Стены развалились, и остатки некоторых домов выглядели как поросшие травой холмики. И окружала их темная растительность, та необычная, изуродованная растительность, которая всегда вырастает в местах, тронутых Тенью. Среди упавших строительных блоков и прогнивших балок росли неестественно искривленные деревья.
Здесь жизнь казалась ярче, чем на выжженных солнцем и обесцвеченных осенними ночными заморозками равнинах. Растительность на развалинах города по-прежнему темная, полная жизни, словно здесь другое время года. Но эта буйная растительности, эти искривленные деревья казались угрожающими.
Приближаясь к рухнувшим стенам, мы пошли медленней. Стало видно, что в зелени растительности есть черные пятна, как будто какая-то болезнь поразила разворачивающиеся листья.
Наконец гары остановились и выстроились в ряд, мордой в сторону населенных призраками руин. Я давно был знаком с такой реакцией – ни одно животное не подойдет к развалинам дальше определенного места. Только люди идут дальше; возможно, лишь мы настолько глупы, что идем туда.
Глава 6
Проверив содержимое своего мешка и сняв с гаров поклажу, я развязал упряжь Витола. Илло помогала мне, не нарушая молчания, которое царило с тех пор, как я увидел свою цель. Она сказала, что это и ее цель, но я намерен был сам справиться с тяготами того путешествия, которое предпринял, выполняя клятву.
Хоть я не раз видел развалины, в которые уходил отец, и эти ничем от других не отличались, все же это место моего рождения, в котором я жил, пока не произошло нечто невероятное. Я откровенно боялся, но знал, что должен преодолеть этот страх.
Наконец я прямо посмотрел в глаза девушке. И сказал со всей властностью, какая была свойственна отцу:
– Это я должен сделать один.
Я был так уверен, что она станет возражать, что почувствовал даже разочарование, когда она сделала шаг назад, присоединяясь к гарам, и ответила:
– Да, это только твое дело.
Я взял в руки веревки саней, напряг все силы, чтобы тащить за собой тяжесть, и повернулся лицом к тому, что когда-то было человеческим поселением и в котором сейчас таилась неведомая угроза – все на Вуре считают ее нашим величайшим врагом. Близилась ночь, и мне хотелось покончить с делом до наступления темноты, хотя я прихватил с собой фонарик со свежим зарядом.
Требовались все силы и вся воля, чтобы тащить такой груз, поэтому я не оглядывался, сосредоточив энергию и мысли на одном – на необходимости побыстрее выполнить данное обещание. Чем ближе подходил я к тому, что когда-то было Мунго Тауном, тем сильнее где-то глубоко нарастала во мне паника. Но я не признавался себе в этом. Не только тяжесть и неудобство саней заставляли меня дышать учащенно, словно после долгого бега. Стиснув зубы, я продолжал тащить их, так что веревка врезалась в ладони и запястья. Эта боль подействовала на меня успокаивающе.
Растительность не представляла серьезного препятствия – в сущности прямо передо мной было нечто вроде прохода, как будто когда-то растения здесь срезали, чтобы образовалась тропа. Впрочем, такое предположение еще усилило мою тревогу. Но выбора не было: пришлось с тяжелым неудобным грузом углубляться в этот проход.
Вблизи мясистая растительность казалась еще более неестественной. Небольшие ветки ломались с шлепающим писком, а из тех растений, что были раздавлены санями, исходил острый запах, напоминающий то зловоние, которое принес ветер перед бурей.
Я старался дышать неглубоко. Запах не просто неприятный: я опасался, что он может оказаться ядовитым. Однако по мере того как я продвигался вперед, растительность редела, а руины, которые она покрывала, казались развалинами в меньшей степени. Когда-то здесь рядом с домами располагались небольшие сады с другими растениями, и сейчас в них, вопреки времени года, распустились цветы – широкие полоски цветков с такими яркими лепестками, каких я раньше не видел.
В них имелось странное сходство с теми маленькими цветочками, которые по-прежнему выращивают на юге. Только здесь другие цвета – ярко-оранжевый, ярко-алый, цвет пролитой крови.
Ветра не было, однако цветы двигались! Головки, которые казались слишком массивными для поддерживающих их стеблей, раскачивались, опускались и снова поднимались. Все цветы были широко раскрыты, и их темные центры имели неприятное сходство с… глазами.
Я постарался сдержать воображение и потащил свой груз дальше. Частично я выполнил свою клятву, но теперь чувствовал себя в затруднении. Где оставить сани… и то, что на них? Я медленно шел, оглядываясь по сторонам.
Память по-прежнему ничего мне не говорила. Я не мог сказать, в каком доме жил. Впрочем, здания вокруг казались почти нетронутыми, на них не было видно никаких следов бурь и времен года. Но где?..
Поскольку у меня не было никаких определенных ориентиров, я шел дальше. Сани становились все тяжелее, и мне приходилось прикладывать все больше сил. Поселок, по-видимому, построен по хорошо знакомому мне плану: улицы, расположенные под прямым углом друг к другу, с домами, поставленными на значительном удалении друг от друга, так что вокруг каждого дома достаточно места для сада. Если тут действительно использовался такой план, чуть дальше должен находиться центр поселка, где расположен зал собраний. Я решил, что лучше всего оставить сани в этом зале – ведь это сердце Мунго Тауна, каким видели его первопоселенцы.