Странно, но, когда мы приближались к этой чуждой территории, гары не упирались, как делали это возле погибших поселков. Правда, они не паслись на краю леса, но шли за нами охотно.
– Ни единого разрыва… – заметил я ближе к концу дня.
Каким-то образом Чащоба излучала тепло. Я все время вытирал лицо руками, чувствуя себя так, словно прошел много миль под палящим солнцем. А ведь уже скоро подуют морозные ветры с севера. Что они сделают с этой непроходимой чащей – или она неуязвима для холода?
Мы не пытались заходить в чащу. Вид шипов длиной в палец на самых крайних кустах вполне уберегал от такой глупости. Если бы у меня вместо станнера и танглера был с собой бластер, я мог бы немного поэкспериментировать. Но судя по всем отчетам, даже луч бластера не может прожечь проход в чаще. Вся наша экспедиция – безумный поступок, и чем скорей мы это признаем, тем лучше.
Однако в глубине сознания нечто снова и снова заверяло меня, что здесь что-то есть, и я продолжал упрямо идти, разглядывая Чащобу. У меня не было ни малейшего представления, что мы ищем, но я шел вперед. Илло, которая шла впереди в нескольких шагах, время от времени останавливалась и разглядывала какой-нибудь куст или лиану. Выражение лица у нее было такое, словно она к чему-то прислушивается.
Заночевали мы немного в стороне от этой мрачной полоски, которая казалась черней, чем может быть земля. И только когда поели, напились и уже сидели у небольшого костра из ветвей и сухой травы – костер я соорудил, руководствуясь своим опытом странствующего, – Илло неожиданно сказала:
– Цепочка…
Я поднес руку к карману пояса – есть только одна цепочка. И обнаружил, что цепочка обладает еще одним свойством – таким, которое едва не заставило меня ее выронить. Мы нашли цепочку днем, в ярком свете солнца. Теперь быстро темнело, и в темноте разорванная цепь светилась! Я отдернул руку. Однако наощупь металл не горячий, он лишь светится настолько, что освещает мои пальцы.
– Дай ее мне! – приказала Илло.
– Возможно, это переносчик… – Языком я облизал неожиданно пересохшие губы. Говорят, чуждые металлы несут излучение, смертельно опасное для человеческого организма… Я носил это на своем теле много часов, несколько дней. Что если поглотил его излучение? Кожа пояса от него не могла защитить.
– Возможно, это нечто гораздо большее. Дай сюда!.. – Она говорила резко, протянула руку, готовая вырвать у меня цепочку.
– Нет! – Я сжал кулак. – Если есть излучение…
– Кто может судить об этом лучше целительницы? – спросила она.
Она права. Однако я помнил, как на нее подействовала находка, и не хотел отдавать ее.
– Какое, по-твоему, это имеет отношение к Чащобе? – попытался я увести разговор в сторону.
– Возможно, никакое, а возможно, самое прямое. Она очень древняя, восходит к самому началу. Она принадлежала другому народу, и, может быть, они знали… Разве ты не понимаешь, – голос ее звучал настойчиво, – нам нужен ключ, проводник…
– К чему? Мы этого не знаем…
– Должны узнать. – Она снова протянула руку, и, чтобы не бороться с ней, я отдал цепочку.
Она поднесла металлическую цепочку к огню. Когда свет коснулся цепочки, ее собственное свечение померкло. Илло по очереди дергала за каждое звено, как будто проверяла цепь на прочность, как проверяет человек веревку, которой собирается доверить свою жизнь.
– Никакого излучения – по крайней мере известного нам, – сказала она наконец. – В ней есть энергия, да, но другого типа.
– Какого? – Теперь я очень жалел, что не выбросил находку, когда мы нашли ее на равнине, не отправил назад в забвение у корней трав.
– Это энергия, родственная дару эспер, – спокойно ответила она. – Ты должен знать, что человек, обладающий таким даром чувствительности, излучает энергию. И она воспринимается целительницами.
Насколько я знаю, она говорит правду. Но чтобы неодушевленные предметы, такие, как эта цепь, могли содержать подобную энергию – это совсем другое дело. Илло продолжала перебирать звенья цепи. Потом положила на ладонь табличку со сложной гравировкой, похожей на путаницу ветвей, вдоль которой мы шли весь день.
– Пока не чувствую! – Она медленно раскрыла пальцы, которыми сжимала пластинку. – Но она сообщит мне! – В голосе ее звучало торжество, и огонь в глазах был не просто отражением пламени костра. – Это… это ключ! Мне нужно уснуть с ним, и мы узнаем больше. – Она снова крепко сжала металлическую цепочку, и я понял, что она мне ее не отдаст. Тем не менее меня тревожило то, что она держит ее в руке.
Ключ – но к чему? Я оглянулся через плечо на темную массу Чащобы. Эта растительность стеной встает на пути человека. Если цепочка – действительно ключ, открывающий эту стену… Но думать так глупо.
Илло больше ничего не сказала. На лице ее словно снова появилась маска. Девушка свернулась на своей постели из травы. И когда легла, я увидел, что рука с зажатой цепью лежит у щеки. Это неправильно, опасно, – мысли смешались в моем сознании. Но я не осмелился отобрать у нее цепочку. Словно Илло, сосредоточив свой дар, отгородилась стеной от всякого вмешательства.
Я отошел от костра туда, где паслись гары. Витол поднял большую голову и фыркнул, я воспринял это фырканье как приветствие. Провел рукой по теплой спине, на которой уже появились пучки длинной зимней шерсти.
Витол – часть того нормального мира, который я знаю всю жизнь. Приятно стоять рядом с большим животным, вдыхая запах его шкуры, чувствуя под рукой его шерсть. Это реальность. Но меня все сильней – с того момента, как я вошел в Мунго, – а теперь все острей и острей – преследует чувство – отчасти страх (я это признавал без колебаний), отчасти любопытство, вечное стремление странствующего найти новый путь и одновременно желание отомстить тому, кто превратил эту обширную землю в землю смерти для моего вида. Наверно, все это смешалось.
Я знал, что утром пойду дальше, пройду бесконечной тропой вдоль Чащобы, охотясь за тем, что не существует, – за проходом в нее. Но зачем? Похоже на историю из ленты. На несчастного возложен немыслимый поиск, и он под нечеловеческим давлением вынужден доводить его до конца.
Мир Вура. Планета когда-то казалась такой открытой и гостеприимной… но, может, она никогда не предназначалась для нас… я яростно покачал головой, словно отмахиваясь от этого коварного предположения. У каждой планеты, колонизированной людьми, рано или поздно обнаруживались проблемы. Потребность господствовать, покорять, врожденная потребность человека, заставляет нас превращать враждебные планеты в подобие Земли, в дом. Ни одна планета не оказалась раем, лишенным всяких опасностей. Некоторые оказывались хуже безвоздушных обожженных миров. Такие планеты мы могли только подвергнуть посмертному вскрытию – и тогда там ничего не было.
Я почесал у Витола между ушами, и он довольно фыркнул и толкнул меня головой с такой силой, что чуть не сбил с ног. Костер показался мне смыкающимся глазом – или, может, это сказывалась усталость. Ну, в любом случае мы ограничены припасами, как я уже дал понять Илло. Как только вода в канистрах – их несет на себе Витол – достигнет определенного уровня, который я нацарапал на стенке, придется повернуть на юг.
Подбросив в костер последнюю охапку сухой травы, я вытянулся и укрылся одеялом. Впрочем, странное тепло, сопровождавшее нас весь день, дотягивалось и сюда, далеко на равнину.
Я ворочался на постели. Хоть и устал и привык спать в новых местах, если только они под открытым небом (мы, странствующие, не любим спать в четырех стенах), меня не оставляли тревожные мысли. Я повернулся на спину и лежал, глядя на звезды. Я много раз видел их ночами. Но только тогда не был … один. Хотелось забыть то ощущение одиночества, которое я испытал после смерти отца.