«О, как часто приходится читать о неодолимом могуществе магии, о чудодейственных астрономических таблицах, о невероятных превращениях, достигаемых алхимиками, о знаменитом и благословенном философском камне, одним прикосновением которого можно будто бы, подобно Мидасу, все в одно мгновение превращать в золото и серебро. Но все это оказывается пустым, выдуманным и лживым, если принимать сказанное буквально».
Сходного мнения придерживался Бруно. И когда он писал о луллиевом искусстве, то восхищался законами логики и старался изложить их добросовестно. Хотя приходилось учитывать вкусы большинства читателей и привносить в изложение некоторую долю мистического тумана и поэтических вольностей. Что поделаешь, писатель вынужден учитывать пожелания тех, для кого он пишет. Не без такого учета добился огромной популярности современник Бруно миланец Кардано. Он написал объемистую книгу, где рассказывал о научных достижениях вперемежку с полезными советами по ведению хозяйства и фантастическими сведениями о могущественных магах, алхимиках, прорицателях. (А в истории науки он остается как математик и механик.) По мнению Бруно: «Кардано… уподобляется грубому и безумному сочинителю басен, хотя в тысячу раз более учен». Очень похоже, что Кардано порой сознательно присочинял и пересказывал заведомые басни, стараясь читателя не только поучать, но и развлекать. Поэтому некоторые его книги имели постоянный читательский успех, часто переиздавались.
Что поделать, многим трезво мыслящим ученым того времени приходилось делать вид, будто они признают возможность воздействовать на природу заклинаниями, совершать превращения любых металлов в золото, угадывать по звездам судьбы людей и государств. (Правда, Кардано искренне верил в астрологию и составил даже гороскоп Иисуса Христа.)
Чем же были привлекательны идеи Раймунда Луллия для столь разных мыслителей, как Агриппа, Кардано, Бруно? Более всего — возвеличиванием логики, рассудка, рационального. Конечно, преклонение перед логикой зашло у Луллия слишком далеко. Но ведь тот, кто идет первым, почти всегда склонен к преувеличениям. Последователи имеют возможность либо усугубить ошибки, либо их исправить.
Как многие люди своего времени, Агриппа, Кардано, Бруно и другие последователи Луллия не пренебрегали — из разных соображений — магией или религиозной фантастикой. Но они понимали, что чудо — не вне человека, а в нем самом. Об этом хорошо сказал Агриппа Неттесгеймский: «Дух, обитающий в нас, сильный, он чудо творит».
Бруно вовсе не был безоговорочным последователем Луллия. Напротив, относился ко многим его идеям скептически. Называл его грубым фанатиком, полным божественного огня, и «галлюцинирующим ослом». Трудно представить себе, что Бруно всерьез верил, будто мудрые мысли можно складывать механически, как дети складывают кубики, а с помощью луллиевой машины нетрудно открыть законы природы и познания.
Об этом можно судить по книге «Тени идей». Под идеями он подразумевает суть вещей (если считать все вещи творением всевышнего, его идеями). А их тени — отражения сути вещей в сознании человека (как много позже писал Кант — «вещи в себе»). Истину в подлинном обличье человеку познать не дано; каждый на свой лад осмысливает мир.
По теням можно судить о предметах, которым эти тени принадлежат. Так и по «теням идей» можно постигать истину, бесконечно приближаясь к ней, восстанавливая ее подлинную сущность.
Бруно утверждает внутреннее единство мироздания, его изменчивость, развитие. А также — величие познания, приближающего человека к богу.
Не бездумная вера возвышает людей над другими созданиями, а знания, которые последовательно развиваются, расширяя пределы познаваемого мира.
Рассуждая о луллиевом искусстве, Джордано Бруно излагал основы новой научной, материалистической философии познания, нового понимания Вселенной — единой, бесконечной, со множеством обитаемых миров.
Ему хотелось спокойно разработать собственное мировоззрение и предложить его другим — для обсуждения, размышлений, признания. Беглый монах Джордано перестал искать пути примирения с церковью. Его увлекала другая задача: распространение своих идей. В этом его личные интересы смыкались с традициями эпохи.
На смену замкнутым в самопознании средневековым мыслителям пришли активные глашатаи, проповедники своих убеждений, упорно доказывающие свою правоту. Их не удовлетворяло признание со стороны узкого круга специалистов. Они стремились перестроить мир, обновить сознание людей.