Мирозданию Ноланца нет необходимости в боге-творце или боге-владыке. Духовное и материальное сливаются в пределах Единого, где объединяются конечное и бесконечное, малое и величайшее: «…все вещи находятся во вселенной и вселенная — во всех вещах; мы — в ней, она — в нас».
Иногда в сочинениях Бруно встречаются странные высказывания. Толковать их можно различно: мысль автора невозможно восстановить достоверно. Но есть основание полагать, что речь идет о взглядах на мир, которые и ныне выглядят интересными, оригинальными. Так, в диалоге «О бесконечности, вселенной и мирах» он пишет:
«Подобно тому, как в этом равном по величине миру пространстве, которое называется платониками материей, существует этот мир, так и другой мир может быть в другом пространстве и в бесчисленных других пространствах, равных этому и находящихся по ту сторону его».
Что это? Утверждение возможности существования пространства более трех измерений? Предвосхищение открытия вакуума, особого физического состояния, находящегося как бы «по ту сторону» привычного нам пространства и в то же время включенного в единое мироздание? Или речь идет о мирах воображаемых, которые принципиально отличны от реальной материи?
У Бруно речь вряд ли шла о многомерных пространствах или о вакууме в понимании современных ученых. И все-таки ему подчас были доступны удивительные прозрения.
Поражает поистине моцартовская легкость сотворения прекрасного, которой был наделен Джордано. Он обладал способностью ощущать гармонию мироздания.
Чем объяснить это? Врожденными качествами? Люди, как известно, не рождаются с одинаковыми способностями. Все живое отличается индивидуальностью, а человек в особенности. Кому-то суждено быть незаурядным музыкантом, кому-то — выдающимся мыслителем…
В случае с музыкальной одаренностью так действительно бывает. А вот великими мыслителями не рождаются. Тут слишком многое зависит от того, насколько истово, самозабвенно отдается человек познанию природы. Как показывает история, великие мыслители были, как правило, добрыми. А к своим открытиям они шли различными путями. Кстати, на этот счет есть высказывание Бруно: «Ничего не мешает раскрывать тайны природы тому, кто начинает от экспериментального основания… как и тому, кто начинает от рациональной теории». То есть можно вести исследования от частного к общему, а можно от общего к частному.
Высказываются и другие мнения, однако мысль Бруно и в наши дни выглядит вполне правдоподобной.
Обилие глубоких идей не мешало Бруно сочинять философские диалоги как литературные произведения. Конечно, действующие лица остаются в значительной степени условными, аллегорическими фигурами. Таковы «издержки жанра». Однако в их речах порой проявляются живые характеры, а речь их звучит непринужденно. Автор с уважением относится к читателю, старается поучать и обучать его ненавязчиво, развлекая.
Вот слова нетерпеливого Фрулла: «Если я не выскажусь, то, несомненно, взорвусь и лопну!»
Или витиеватое выражение Пруденция (Благоразумного): «Я низкого мнения о вашем мнении и нисколько не уважаю вашего уважения».
Говоря о том, что занятие философией унижено и опозорено бездарными, жадными, чванливыми и нечестными специалистами, один из персонажей заявляет: «Для народа слово философ значит обманщик, бездельник, педант, жулик, шут, шарлатан, годный для того, чтобы служить для веселого времяпровождения и для пугания птиц в поле».
В другом диалоге два персонажа изъясняются так. Один глубокомысленно ссылается на мнение праведников проповедников о существовании на свете семидесяти двух языков. На это следует не менее глубокомысленное уточнение: «С половиною…»
Острое меткое слово было для Бруно грозным оружием в философских поединках.
Его многосторонняя одаренность, умение парировать встречные удары и мгновенно наносить острые выпады — все его личные качества оборачивались нередко во вред ему. Искренность, так необходимая для познания природы, порой делала его беззащитным перед ловкими лжецами и клеветниками, перед инквизиторами. Впрочем, незаурядная личность слишком часто «не вписывается» в среду обывателей. Об этом в прошлом веке хорошо сказал Ш. Бодлер в стихотворении «Альбатрос»: