седло с мертвого животного.
— Кажется, я понимаю, что тут произошло, — засмеялся Нартшу. — Врун
вруну не поверил и, пока тот нежился в теплой воде, забрал его одежду, оружие и
смылся.
— Правильно, — подтвердил Канболет. — Кабан на собаке злость вымеща-
ет... Жарыча, ты готов? Тогда двинулись дальше.
* * *
Среди пастухов, чабанов, среди жителей тех коажей, что расположены по
краям дремучих лесов, через некоторое время распространились леденящие душу
слухи. Судачили о частых появлениях чудовищного лесного человека — алмасты,
ворующего кур и овец, шарящего по ночам в закромах с припасами и ловко отби-
вающегося от собак палками или камнями. Увидеть его удается лишь мельком —
стремительной тенью проносится он через дорогу или поляну лесную и никогда
не показывается днем. Один смельчак ходил зимой по следам босых ног, обнару-
женных на снегу, и нашел берлогу алмасты в тесной пещере, заваленной сеном и
овечьими шкурами. На счастье неразумного смельчака, чудовище в это время от-
сутствовало. С боязливым шепотом люди передали друг другу свидетельства оче-
видцев о рогах на голове алмасты, о трех его красных, как пылающие угли, глазах
и длинных когтях, обагренных кровью. Алмасты или мычит по-бычьи или воет
по-волчьи.
* * *
Шогенукова догнали, когда он уже спустился в Баксанское ущелье. Князя
увидели неожиданно близко у самой речки, среди подступавших к воде вековых
сосен. Он, вероятно, искал брод. Баксан ревел, яростно кидаясь пенными потока-
ми на выпирающие из его русла камни. Алигоко слишком поздно заметил пресле-
дователей и даже не сделал попытки спастись бегством. Страшно было ему уви-
деть вновь Тузарова, выжившего, как он знал, после тяжелой раны. Трясущейся
рукой он поднял пистолет и сипло выкрикнул, обращаясь к Кубати, который ока-
зался к нему ближе всех:
— Не подходи! Если ты кинжал, то я — меч!
— Ржавый ты гвоздь, а не меч! — рявкнул Нартшу, разматывая аркан.
— Снесу ему башку вот этим топором — и все дело! — добродушно сказал
Жарыча. — Зачем нам его тащить до Кургоко всего целиком? Одной головенки
хватит.
Шогенуков швырнул пистолет на землю: он забыл его зарядить после вы-
стрела в лошадь Зарифа.
— Вот это благоразумно, — прогремел Тузаров. — Всегда можно договорить-
ся по-хорошему. Ведь лаской и змею из норы выманишь! А где же панцирь?
Кубати потянул к себе татарский хурджин, притороченный к седлу княже-
ского коня:
— Вот! — он вынул из сумы знаменитый сверкающий доспех, и всем захоте-
лось до него дотронуться.
— Может, теперь вы меня отпустите? — упавшим голосом спросил Шогену-
ков, сам понимающий жалкую глупость своего вопроса.
— Как же мы тебя, драгоценный, отпустим? — с притворным изумлением
спросил Нартшу. — Ведь вся Кабарда мечтает тебя увидеть!
Желтые глаза Алигоко закатились, рот оскалился редкими острыми зубами,
а тело стало потихоньку сползать с лошади.
Жарыча подхватил его, не дал упасть.
— Чего это с ним? — удивился Куанч.
— Чего, чего! — буркнул Жарыча. — Со страху это он обмирает. Первый раз
такое у кабардинцев вижу...
* * *
То «побоище», которое Сана предрекала Кубати, Хатажуков устроил парню
в утро суда над беглым князем.
Кубати не очень рассчитывал на благоприятный исход неприятного разго-
вора, но все же был разочарован почти до отчаяния.
— Как ты только мог подумать об этом?! — искренне недоумевал Кургоко. —
Неужели твоя кровь ни о чем тебе не говорит?
(В кунацкой тлекотлеша Быкова, у которого гостил князь-правитель в ожи-
дании Кубати и Тузарова, они сейчас были вдвоем, никто им не мешал.)
— Недоставало еще, — продолжал князь, — чтобы внуков моих называли
«тумовыми» (Тума (каб.) — неравнорожденный).
— Разве достоинства людей определяются не их делами? — тихо спросил
Кубатц.
Хатажуков снисходительно усмехнулся:
— Было бы, конечно, правильнее ценить людей не по происхождению и не
по платью. Однако век наш не прост. Есть вещи, с которыми наше сословие нико-
гда не примирится,
— А если все равно поступить по-своему? — упорствовал Кубати.
— И думать не смей! — рассердился Хатажуков. — Тебе еще встретится в
жизни не одна вот такая «голубка с белой шейкой», как в песне поется.
Кубати решил, что на первый раз достаточно, и больше возражать не стал.
Будет новый случай и тогда... Как действовать «тогда», он потом придумает…
Хатажуков немного смягчился и сказал напоследок:
— Эх, ты! А еще «бесстрашно смотрящий железу в глаза!» — он имел в виду
кузнечное мастерство сына, а может быть, и ратные его подвиги. — Пошли, нам
пора. Твой друг Алигоко, наверное, заждался.
* * *
На пригорке, под раскидистыми ветвями старой дикой груши, предстал пе-
ред высоким мехкемом преступный пши Алигоко. Суд состоял из двух человек:
«уали» — старшего по возрасту князя (в ближайшей округе им оказался один из
братьев Ахловых) — и представителя тлекотлешей (так называемый «кодзь» —
«добавка»). Эту обязанность исполнял сегодня Инал Быков. Ахлов чувствовал не-
которую неловкость: сам этот мехкем — установление сравнительно недавнее, да к
тому же никто не мог припомнить, чтоб хоть когда-нибудь суду приходилось ре-
шать участь князя.
И вот предстал... Нет, не совсем предстал — Алигоко сидел на пне, покры-
том буркой, и опасливо косился по сторонам. У него за спиной на длинной грубой
скамье восседали десятка полтора князей и первостепенных уорков. Среди них, в
центре, — Хатажуков. Были здесь Канболет Тузаров, Джабаги Казаноков. Ислам-
бек Мисостов тоже был. Рядом с Хатажуковым сидел кадий из Крыма. Стояли по-
близости молодцы из знатных родов. Здесь же Кубати о чем-то перешептывался
по-татарски с тем самым грамотеем, что так неудачно сопровождал кадия.
Собралось и множество простого люда, окружившего высокий мехкем в
почтительном отдалении.
Сначала от Шогенукова потребовали рассказа о том, что произошло семь
лет назад, как погибли братья Исмаил и Мухамед Хатажуковы и Каральби Туза-
ров.
Алигоко не решился повторять свою старую клевету. Теперь он все валил на
Мухамеда. Тот, мол, «по бешенству своего естества», поругавшись с братом, нанес
ему смертельный удар. Шогенуков не успел его удержать. Затем Мухамед ринулся
на людей Тузарова и сразил почтенного тлекотлеша. Шогенуков опять не сумел
его удержать. Затем Мухамед бросился разорять дом Тузарова, хотел завладеть
этим чудо-панцирем (панцирь стоял на столике-трехножке перед Ахловым и Бы-
ковым) и убить Канболета, чтоб сразу же избавиться от кровника. Шогенуков ехал
с ним и всю дорогу пытался его удержать, но... это ему не удалось. Затем уже Кан-
болет и Мухамед встретились и... в честном бою... Шогенуков тут уж совсем ни при
чем...
Толпа, боявшаяся до сих пор проронить хоть слово из речи Вшиголового,
всколыхнулась, тихо зашумела:
— Сам теперь от лжи своей отрекается!
— А бедный Тузаров? Семь лет было кровью испачкано его честное имя!
— И снег настолько бел не бывает, чтоб пес его не сумел загадить!
— Эй, тише! Кубати говорит. Свидетель единственный...
Кубати отчетливо и толково дал понять, как на самом деле вел себя Алиго-
ко: если Мухамед был порохом, то Алигоко — тлеющим фитилем. А что касается
панциря...
Шогенуков вскочил и протестующе поднял руку: