— Можно ли принимать на веру эти слова? Он тогда еще совсем ребенком
был, а потом семь лет ехал на чужой арбе и все тузаровские песни выучил наи-
зусть!
Ахлов расправил пышные свои усы и важно изрек:
— Да... дело это темное. До конца его трудно прояснить. Но главное князь
Алигоко теперь признал, что не Тузаров был виновен в той самой резне...
— Князь Алигоко — человек умный, — послышался насмешливый голос
Джабаги. — Он знает, что явную клевету опровергнуть гораздо легче, чем отделить
правду от лжи, особенно там, где правда и ложь искусно перемешаны.
Толпа встретила высказывание своего любимца одобрительными возгласа-
ми:
— Правильно, Джабаги!
— Сильно сказано!
— Джабаги — наш!
Ахлов и Быков выжидательно посматривали на Кургоко.
— Мехкем хочет, чтобы я сказал, — князь поднялся ео своего места. — Не
стоит больше говорить о делах, касающихся семей Хатажукова и Тузарова. Слава
аллаху, кровной вражды между нами не ожидается. Поговорим наконец о подлом
предательстве Алигоко. Какое у него может быть оправдание в том, что он измен-
нически предупредил Алигота-пашу о нашем нападении и помог ему бежать? Чем
он ответит за пребывание во вражеском стане, за разбойный налет на дом лучше-
го в Кабарде оружейника Емуза и убийство этого достойного человека?
Ахлов, мучаясь от того, что не он, сегодняшний уали, произносит столь вес-
кие, сурово-справедливые слова, да еще таким красивым и мужественным голо-
сом, сердито закричал на обвиняемого:
— Чего молчишь? Отвечай!
— Отвечай! — потребовал и Кургоко.
— Отвечу! — взвился Шогенуков. — Если я был в дружбе с пашой, то разве
не обязан был спасти его от гибели?
— Так почему же ты тогда не остался вместе с ним? — впервые подал голос
Быков. — Почему присоединился к нам? Чтобы прознать о намерениях наших?
— Воллаги! Это меткий выстрел, — сказал кто-то из тлекотлешей.
Алигоко вспотел, хотя солнышко пряталось в облаках и было довольно све-
жо от ветерка, дующего с реки.
— Не по моей воле меня прибило течением к татарскому берегу, — оправ-
дывался князь. — А кинжал против соотечественников я не обнажал.
Неожиданно для всех раздался визгливый смешок татарского кадия:
— Верно, не обнажал! — молчать подолгу кадий был просто не в состоянии.
— Зато он давал хану очень дельные советы, как получше и побыстрее разорить
Кабарду! А потом еще и подаренный хану панцирь выкрал обратно.
— Так что же, измена это или нет? — насупил белые брови Ахлов. — Отве-
чай, князь Алигоко!
— Пусть про Емуза еще скажет! — крикнули из толпы.
— Да, — важно кивнул уали. — И про Емуза.
— Нет на мне вины в смерти Емуза! — горячо запротестовал князь. — Это
все Алигот-паша. Он хотел вернуть отнятые у него драгоценности!
— Хорошо ссылаться на мертвого, — сказал Хатажуков. — Мертвый не ули-
чит во лжи.
С бугра сдержанно прогремел могучий голос Тузарова:
— Алигот-паша хотел забрать драгоценности, а Алигоко-паша — драгоцен-
ный панцирь.
— Я говорил всегда и теперь настаиваю, что панцирь должен по праву при-
надлежать роду Шогенуковых! — нагло заявил Алигоко.
— О твоих сомнительных притязаниях известно всем, — сказал Быков. — Но
мы еще не кончили разговор о твоих предательствах.
— Но я ведь не убил ни одного человека! За всю жизнь — ни одного!
Казаноков первым нашел, что ответить на эти слова:
— Зато по твоей вине погибли сотни людей. В том, что у бочонка выломано
днище, не меньше топора виновно топорище.
У Шогенукова было такое ощущение, словно он барахтается в воде, которая
становится то нестерпимо горячей, то ледяной. Он делал отчаянные усилия, пы-
таясь выбраться на береговую отмель. Изредка ему удавалось вдохнуть чистый
воздух, но вот опять его тянуло в водоворот и он захлебывался, обжигая легкие то
ледяной стужей, то кипятком. Иногда в поле его зрения попадал Кубати, и мысль
князя об известной ему тайне билась внутри головы, как куропатка в силках: он
все еще не мог сообразить, каким же образом извлечь для себя выгоду из своей
осведомленности. По пути с верховий Баксана он хотел было пригрозить Кубати (а
еще лучше — Канболету) разоблачением, но побоялся. Было бы слишком опро-
метчивым требовать освобождения в обмен на обещание сохранить тайну. Всего
вероятнее, размышлял князь, его бы не отпустили, а тут же, на месте, раздавили,
как саранчу. Ясно, что Кубати поспешил бы навсегда заткнуть рот Шогенукову, ну
а Канболет — и подавно. Вот если бы побеседовать и с каном и с аталыком где-то
здесь и, разумеется, без свидетелей, потребовать затем помощи и... И получить
опять-таки кинжал в глотку? А чем, кстати, ему грозит этот высокий дурацкий
мехкем? Неужто смертной казнью? Да быть этого не может. Не должно. Нет, нет!
Когда казнили в Кабарде? Князей особенно? Убить в стычке из мести или ограб-
ления ради — дело другое. Лучше пока подождать, как дальше будут развиваться
события. А останется Алигоко жив, он еще заставит поплясать большего князя, он
еще найдет способ сковать себе меч из этой маленькой тайны!
— Все равно нет на мне крови, и панцирь, который отмечен арабской над-
писью, принадлежит Шогенуковым! — преступный князь решил упорствовать,
считая, что наглость, как и в драке, иногда приносит победу. Да и неплохо, если
спор перенесется на панцирь.
Так и случилось.
Ахлов снова расправил усы и, хитро подмигнув присутствующим, задал ко-
варный, как он думал, вопрос:
— Не хочешь ли ты сказать, пши Алигоко, что эта арабская надпись, кото-
рую мы не можем прочесть, утверждает право твоего владения известным рум-
ским доспехом?
Шогенуков только собрался ответить, как вперед выскочил, по-женски под-
бирая полы халата, крымский кадий.
— Мы! Мы можем прочесть! — заверещал он высоким муэдзиновским голо-
сом. — Иди сюда, любезный мой помощник, — призвал он грамотея. — Подойди
поближе. Мы с этим ученым человеком обещали Кургоко-паше прочесть священ-
ное изречение. Этот человек настолько учен, что мог бы получить должность теф-
теря-эмини (тюрк. — начальник или главный секретарь ханской канцелярии)
при луноподобном крымском владыке. А ну, читай.
— Читай! Читай! — раздавались и другие заинтересованные голоса.
Толпа крестьян почти вплотную обступила «сливки» кабардинской знати.
На унылой и помятой морде несостоявшегося тефтеря-эмини тоже пробу-
дился некоторый интерес. Он наклонился к панцирю и зашевелил толстыми по-
трескавшимися губами. Потом он выпрямился, и все увидели его растерянную
улыбку.
— Что там написано, говори! — приказал Хатажуков.
— Я скажу, — хрипло начал грамотеи. — Скажу. Только она, эта надпись,
странная. Но я, клянусь, скажу правду.
— Он скажет, — пообещал кадий.
Грамотей набрал в грудь воздуху побольше:
— Слово в слово скажу. И меня потом не ругайте, я тут ни при чем. Вот что
гласит эта надпись: «О, аллах, Айнан, Меджид...» — это значит «Истинный, Все-
могущий»... — Большинство собравшихся понимающе, с благоговением кивнули,
а некоторые воздели руки к небу. — «О, аллах, Айнан, Меджид! Пусть проклятие
твое падет на голову свиньи, надевшей этот гяурский доспех, и да подохнет она
мучительной смертью от удушья!»
Если бы сейчас скатилось с горы сосруковское меч-колесо — жаншарх, или
над дикой грушей пронеслась бы с жутким воем сказочная крылатая собака Са-
мир, и тогда люди не были бы так изумлены и ошарашены.
Только Ахлов благочестиво огладил ладонями лицо и бороду, как бы свер-