шая омовение, и произнес торжественно:
— Аминь!
Не будь этого глупого «аминя», вся толпа чувствовала бы себя оскорблен-
ной и осмеянной, а тут, после минутной растерянности, грянул дружный хохот,
заглушающий отдельные негодующие крики.
Хихикали злорадные князья и тлекотлеши, горько усмехался, покачивая
головой, Тузаров, подобное же чувство испытывал и его кан Кубати: столько горя,
столько тяжелых утрат, крови и грязи, а из-за чего?!
Кургоко Хатажуков с трудом перенес этот удар. Бледный, но спокойно-
суровый, он встал, поднял руку, заставил толпу умолкнуть.
— Мехкем еще не сказал своего последнего слова! Какому наказанию под-
вергнется предатель? — В этот момент князь ненавидел Вшиголового неизмеримо
острее и ожесточеннее, чем когда-либо, хотя гадкую надпись на панцире сделал не
Алигоко.
Быков и Ахлов беспомощно переглянулись. Стало очень тихо.
Слово, которое было у всех на уме и которое никто не решался выговорить,
сказал настырный и несдержанный кадий. Он его, правда, негромко сказал и не
всем, а только сидящему рядом Ислам-беку Мисостову, но услышали все:
— Изменники, попадающие к нам в руки, вымаливают скорую смерть. С
этого вашего Алигоко хан приказал бы содрать кожу и натянуть ее на большой ту-
лумбас (турецкий боевой барабан).
— Да ты что, почтенный! — возмутился Мисостов. — Лишать жизни князя?!
Кня-я-зя!
— Тогда лишить его княжеского звания! — крикнул кто-то из простолюдин.
Мисостов вскочил:
— Еще не было такого, чтоб с князя слагали его звание! Разве только с из-
гнанного... — Ислам-бек осекся, будто сказал лишнее, и сел.
Окончательное решение прозвучало так:
«Посадить изменника Шогенукова на плохую и неоседланную лошадь, вы-
проводить, безоружного, за пределы Кабарды и объявить, что Шогенуков больше
не князь, и его может убить любой человек, ежели Шогенуков появится на кабар-
динской земле снова. Все имущество и достояние Шогенукова отобрать и разде-
лить».
Алигоко довольно безучастно выслушал приговор: после того, как была
прочитана злополучная надпись, он вдруг утратил всю спою наглость и волю к со-
противлению: вот был бы он хорош, когда б хану прочли это миленькое поже-
ланьице! Греметь бы тогда высушенной алигоковской шкуре под тулумбасными
палками...
Старая кляча быстро нашлась. Нашлось и несколько парней, желающих
пойти в «провожатые».
— Наденьте на эту свинью ее панцирь! — распорядился князь.
Два молодых уорка со смехом бросились выполнять приказ.
Подавленный, Шогенуков не сопротивлялся. Всей толпой его провожали к
реке, через которую надо было переправиться на тот берег и продолжать бесслав-
ный путь за пределы Кабарды.
Вслед ему неслись насмешливые напутствия, но Алигоко вроде бы ничего и
не слышал. И вдруг, когда лошадь его уже вошла по колена в воду, он обернулся
на пронзительный старушечий голосишко и увидел, как торжествующе припля-
сывает на берегу древняя, но бодрая кабардинка и выкрикивает нараспев:
Кто соленым объедается,
Тот водою обпивается!
Где повезет, где нет, не знаешь,
Бывает, что и ляпсом зуб сломаешь!
И тогда Шогенуков ожил, встрепенулся, будто сбросил с себя мутное наваж-
дение, и завопил во всю силу слабоватых своих легких:
— А я тебя порадую на прощанье, проклятый Кургоко! Нет у тебя сына!
Умер он сразу, как родился! Заменили его унаутским ублюдком! Вот он тут стоит,
Кубати этот твой! Пши навозный! А все это дело рук вот этой Жештео! У нее спро-
сите, если не верите!
Вшиголовый ударил свою кобылу пятками по бокам и рванулся к середине
реки. Там он уклонился от брода, лошадь затянуло в быстрину, затем на глубокое
место, и Алигоко, как некогда его прихвостень Хагур, не удержался на спине жи-
вотного, и быстрая коварная река, похожая на Черек или Урух, с готовностью рас-
крыла для него свои удушающие объятия. На Шогенукове был драгоценный рум-
ский панцирь с золотыми заклепками, золотым львиным ликом и арабской над-
писью, вычеканенной в священной Мекке.
Сначала люди пытались с трудом переварить потрясающий хабар, услы-
шанный от Вшиголового. Затем на какое-то время все заслонила его гибель.
И опять выскочил вперед неугомонный кадий:
— Сбылось заклятие, данное в Мекке! — он простер руки в сторону столицы
ислама. — Названный здесь свиньей погиб мучительной смертью от удушья! Мо-
жет быть, теперь да простит аллах его прегрешения! Аминь!
— По усопшему молитва коротка, когда плата мулле невелика, — заметил
один из молодых крестьян, но поддержки не имел — слова кадия, видно, пробуди-
ли в большинстве душ религиозный трепет. Кто-то из старших сделал парню за-
мечание.
— Вот еще, слушать всяких дураков, — ворчал безбожник.
Его резко оборвали:
— Прежде чем дурака обличать, сперва докажи, что ты сам не дурак!
Смерть предателя мало трогала князя Кургоко: выстрелом в сердце прозву-
чали для него слова Вшиголового. Он этим словам почему-то сразу же поверил.
Похоже, поверили и многие другие. Он сейчас направлялся к старухе, смотрел на
нее упорно, а на себе чувствовал десятки чужих взглядов, любопытных, злорад-
ных, нетерпеливых...
Хадыжа испуганно сгорбилась, хотела затеряться в толпе, но ей не дали это
сделать. Люди отхлынули от реки, судьба Шогенукова перестала их интересовать.
— Говори, добрая женщина, — усталым голосом сказал Кургоко. — И не пы-
тайся меня обманывать.
— А что я должна говорить! — задиристо выкрикнула Хадыжа. — Ничего я
не знаю!
— Знаешь. Ведь на твоих руках скончалась моя жена...
— На моих, но я не знаю, о чем тут болтал этот сумасшедший. Спроси у него,
у дохлого шакала, сам!
— Да что она позволяет себе, старая колдунья! — рассвирепел Мисостов. —
Как высказывается о высокорожденном! Посадить ее меж двух костров — тогда
запоет по-другому!
— Можно и посадить, — согласился Кургоко, все так же упорно и тяжело
глядя Хадыже в глаза.
Старуха перепугалась не па шутку. Еще в самом деле сочтут колдуньей, уса-
дят меж двух костров и заставят произносить имена сорока помогающих ей чер-
тей! Тут назовешь не сорок, а четырежды сорок имен! Потом заставят съесть жа-
реную собачью печенку, наколотую на терновую веточку, и той же веточкой «про-
чистят» горло. Вместе с рвотой колдунья изрыгнет колдовскую свою способность.
Затем останется только проследить, чтобы «излеченная» в течение тридцати дней
не ела курятины — иначе к ней вернется колдовская сила.
Этот древний обряд «лечения» применялся чрезвычайно редко, и Кургоко
ни за что не допустил бы подобную дикость, но не мешало припугнуть упрямую
старуху.
И Хадыжа все рассказала. Жена Кургоко не перенесла родов. Не выжил и
мальчик, только что родившийся. И тогда Хадыжа той же ночью помчалась в ха-
лупу умершей несколько дней назад унаутки, забрала оставшегося после нее ре-
бенка, который был на полторы луны старше княжеского, а вместо него оставила
мертвого. Женщина, взявшаяся из сострадания кормить грудью сиротку, потом,
через посредство Хадыжи, была нанята кормилицей. Только сиротка уже назы-
вался Кубати, княжеским сыном. Его настоящий отец, тоже унаут, погиб еще до
его рождения под каменным обвалом в горах.
— Теперь я спрашиваю, — осмелела после своего признания Хадыжа, — ко-
му я сделала плохо? Эй, люди! Что вы потеряли от того, что среди вас вырос этот
славный джигит? Уэй, Канболет! Не жалей затраченных трудов своих!