обратились на Казанокова. Стало тихо.
Джабаги медленно поднялся со своего места. Посмотрел в сторону открыто-
го дверного проема. Из темноты доносился тысячеголосый лягушачий орэд.
— Разгомонились, как татарское войско на привале, — сказал чуть задумчи-
во Казаноков. Прозвучал негромкий короткий смех, всколыхнулись огоньки све-
чей, и снова стало тихо: о чем поведет речь тридцатилетний старейшина?
— Многие из вас видели древние памятники на берегах Зеленчука и Этоко,
— начал Джабаги. — Им более тысячи лет. Надписи, вырезанные на этих камен-
ных обелисках, сейчас никто уже не может прочесть. А ведь там выбиты гречески-
ми знаками кабардинские слова. Наши предки, чье наследство нам не позволили
сберечь, тогда владели письмом... Теперь благодаря стараниям Турецкой державы
и ханства Крымского мы не имеем ни своего письма, ни прежней веры.
— Аллах покарает тебя за эти слова, Джабаги! — не выдержал Мисостов.
Казаноков ответил добродушно:
— Возможно, Ислам-бек, возможно. Так же, как тебя за твои слова покарает
Иисус. Но я продолжу, с твоего разрешения, князь. Итак, взамен неисчислимых
утрат — и ценой губительного сокращения численности нашей — мы получили
ислам. Те, кто загораживает нам свет, идущий от более просвещенных народов,
хотели бы вечно держать нас в темноте и рабской зависимости. Турки и крымцы
теперь лицемерно объявляют кабардинцев своими родственниками по религии.
То, что они раньше брали у нас силой, расплачиваясь за это кровью немалой, в бу-
дущем намереваются брать задешево. Испокон веков более сильные мусульман-
ские державы стремились превращать слабые соседние государства (даже испове-
дующие тот же ислам) в свои хлебные закрома, скотные дворы, в свои конюшни и
воинские становища, откуда можно черпать молодые свежие силы для все новых
и новых походов.
— Но ведь это для священных походов! — прервал Кургокин.
— Казауат! (то же, что и газават, — священная война) — значительно
произнес Мисостов. Насмешливая улыбка тронула губы Джабаги:
— Прежде чем убить собаку, ее объявляют бешеной. Любой казауат — это
поход за чужим добром. Вы знаете, с чего началась «священная война» пророка
Магомета? С ограбления мирного купеческого каравана корейшитов!
— Ты хочешь быть в рабстве у русских? — не унимался Мисостов.
— Нет, — возразил Казаноков. — Хотя у нас и распространился ислам, что
означает «покорность», но никогда это свойство не было присуще адыгам. Покор-
ность — это не наш обычай, князь Ислам! — Джабаги выделил ударением имя
князя и, как бы случайно, забыл произнести окончание «бек». — Мы — народ ма-
лочисленный, но не слабый. И даже приняв мусульманскую религию, наш народ
никогда не станет следовать тем предписаниям, которые унижают честь и досто-
инство человека, будь это женщина или ребенок, христианин или язычник. Да и
царь Петр хочет не поработить нас, а дружить с нами. Мы не должны будем ему
платить ясак или давать ясырей. Наоборот, он сам собирается платить нашим
старшим жалованье. А что должны мы? Помочь ему, когда турки и татары вновь
нападут на низовые русские земли; если же нападут на нас, мы тут же получим
помощь незамедлительную от него. Ему нужно только знать, что здесь, между
Ахыном и Хазасом, живет верный друг. Надо ли еще доказывать, что самой судь-
бой, еще во времена царя Ивана, адыгам предначертан был единственно правиль-
ный путь — идти вместе с русскими, а не с их извечными врагами. Незачем нам
искать дальних родственников, когда у нас рядом — добрый и сильный старший
брат!
Казаноков обвел присутствующих взглядом проникновенно-внимательных
глаз — они казались у него дивно завораживающими, когда он говорил о важных
вещах, — молча постоял немного, словно ожидал каких-то возражений, и сел.
Некоторое время в хачеше царила задумчивая тишина. Было слышно, как
во дворе пофыркивают кони.
Тихим взволнованным голосом, будто не желая нарушить торжественность
тишины, заговорил Черкасский: — Слово нашего брата Джабаги имеет широкие
крылья. Оно долетит до северных морей, останется нашим потомкам в наследство.
Хотя я живу далеко от родной земли, но ее душа всегда со мной, ее адыге хабзе
всегда со мной. Эта душа сейчас мне подсказывает:
Кузнец уйдет — то, что сковал,
оставит.
Мудрец уйдет — то, что сказал,
оставит.
* * *
На крутосклонном берегу Псыжа накапливалось татарское полчище, вновь
точившее зубы на Кабарду. Готовилась присоединиться к татарам и ногайская ор-
да, однако планы страшного набега были расстроены: с севера выступило девяти-
тысячное войско Апраксина, рассеявшее конницу союзников Крыма — ногайцев —
и обратившее в бегство значительные силы закубанскнх татар. Более удобный для
кабардинцев случай, чтобы самим напасть на ханское полчище, трудно было при-
думать. Черкасский легко убедил кабардинскую знать, что это лучшая возмож-
ность «явить... его царскому величеству свою дружбу и верность».
Кабардинцы обрушились на татар стремительно и яростно. Множество вра-
гов посыпалось в реку, словно каменная осыпь с подмытого обрыва. Сколько их
было побито, а сколько потонуло в быстрой Кубани, определить было невозмож-
но; ясно одно — захлебнулось в мутной воде крымское нашествие.
Князь Черкасский, осчастливленный столь блестящим завершением своей
миссии, поспешил послать «ведомость» в Россию...
* * *
Указ Правительствующего сената Посольскому
приказу о выдаче жалованья кабардинским
послам Султан-Али Абашеву, Арзамасу Акартову и др.,
присланным Л. Б. Черкасским с известием о победе
над закубанскими татарами.
«В канцелярию Правительствующего сената в письме адмирала генерал-
кавалера Адмиралтейства графа Федора Матвеевича Апраксина, писанном из
Троицкого сентября 15-го, а в Москве полученном сего октября в 3-м числе, напи-
сано, что де сентября 13 числа писал к нему от реки Кубани князь Александр Бек-
мурзин, сын Черкасской, что де августа 30 числа у горских черкас с кубанцами,
которыми командовал мурадын салтан, был бой, на котором оных кубанцов чер-
касы побили 359, да в полон взяли 40 человек, а других потопили в реке Куба-ну;
и сам де салтан ушел ранен с немногими людьми. Также и лошадей взято многое
число; и с тою ведомо-стию кабардинские владельцы прислали узденей своих
Салтан-Алея Абашева, с товарыщи 3-х человек и просили чрез письмо, что тех
присланных узденей отправить до царского величества...»
После боя Черкасский, Казаноков и несколько князей и тлекотлешей ехали
шагом вдоль неширокой береговой полосы, где совсем недавно затихло сражение.
Их обогнал, проскакав галопом, всадник на черном, без единого пятнышка,
коне. Поправляя на ходу сползавшую с плеча черную бурку, он на мгновение
обернулся и кивнул головой Казанокову. А Черкасский вспомнил это молодое, но
мрачное лицо с нахмуренными бровями и резкой складкой между ними.
— Кто это? — спросил он у Джабаги. — Я его видел во время боя. Парень
орудовал похлеще, чем косарь на лугу!
Казаноков задумчиво посмотрел вслед всаднику:
— Кубати его зовут...
— А из какого он рода? Какого звания? Джабаги ответил:
— Из какого рода? Из человеческого он рода. А его звание — адыгский муж-