— Друг мой больший, я выполнил свое обещание, — сказал Жамбот. —
Помнишь, говорил, что найду тебе абыза?
— Я рад, дорогой князь, — улыбнулся Тамби. — Пусть любые обещания, ко-
торые когда-то будут даны тебе, выполняются так же хорошо. А что же он такой
сердитый, этот грамотей?
— О люди! — вдруг горестно воскликнул абыз тоненьким скрипучим голо-
ском. — Доколе пребывать вам во мраке невежества! Когда поймете вы божест-
венную сущность письменности, когда будете благоговейно склонять головы пе-
ред премудростями науки?! Как устал я от высокомерного презрения знатных не-
учей. А ведь такие, как я, обладающие арабской, турецкой и даже русской грамо-
той, семь раз прочитавшие Коран и тем самым заслужившие блаженства эдема,
должны пользоваться всеобщим почетом. А вместо этого меня, как раба, как без-
ответного осла, гоняют от одного хозяина к другому и всюду надевают мне на шею
тяжкое ярмо чужого невежества! И когда некоторым не нравится печаль моего
лица...
— Ну хватит! — перебил его Жамбот и, обращаясь к Мысроко, добавил: —
Если этого жалкого плаксу не останавливать, он будет скулить с утра до вечера.
Мысроко, судя по всему, не был задет гневными причитаниями абыза.
— Что-то в твоем лице, — спокойно обратился князь к обиженному судьбой
грамотею, — есть и адыгское и турецкое. Кто ты?
— Добрый господин подметил правильно: мать моя была черкешенка, а ро-
дился я в гареме у знатного турецкого вельможи. Вырос в Истамбуле, обучался
там в медресе. Меня посылали с поручениями в Крым, а оттуда поехал однажды с
татарским пашой в Суджук-кале, но наш каик отнесло бурей южнее и прибило к
шапсугскому берегу. Каик разбился о камни, паша утонул, а я и еще несколько
людей спаслись, но попали в неволю к шапсугам. Они продали меня воинствен-
ным жанинцам (адыгское племя), которые не понимали даже, что такое Коран и
за чем он нужен. Меня обменяли на жеребца, причем не очень хороших кровей.
Потом снова продавали и меняли, и опять продавали… теперь я здесь. Надолго
ли?
— Теперь надолго, — сказал Тамби. — Если это будет угодно Аллаху, тебе
еще придется обучать грамоте моих будущих детей.
— О, хвала пророку! Кажется бедный Алим наконец-то попал в дом право-
верного мусульманина!
— Да. И в этом доме можешь держаться с достоинством. Если, конечно, пе-
рестанешь говорить таким слезливым голосом. Вот так, Алим.
— Перестану, — деловито заявил абыз, и на лице его сразу появилась печать
учености и некоторого высокомерия.
Жамбот погостил до следующего дня и уехал.
Мысроко позвал в свой хачеш Алима и поставил перед ним румский пан-
цирь.
— В эту сталь я был одет, когда ходил в Мекку. Шейх сделал по моей прось-
бе надпись, но нё раскрыл мне ее смысла. Говорил, что эти слова хороши только
для надписи, но не для произнесения вслух. А я хочу их знать. Читай.
Ученый абыз склонился над панцирем. Губы его зашевелились. Затем Алим
испуганно посмотрел на Тамби и с дрожью в голосе проговорил:
— Бывают и такие шейхи... Наверное, мой хозяин ему чем-то не угодил?
— Что здесь написано? Отвечай!
— Но... мне... Я бы тоже не хотел произносить такие слова вслух.
— Я жду! — Мысроко начал терять терпение.
Абыз обернулся на дверь. В гостевой комнате больше никого не было. И то-
гда несчастный Алим тихо прочитал на арабском языке две строчки, выгравиро-
ванные в столице ислама.
Кровь ударила в лицо Мысроко. Он пошатнулся, прикрыл на мгновение
глаза ладонью, затем непослушными пальцами правой руки ухватился за рукоят-
ку кинжала.
— Лживый презренный шакал! — в бешенстве закричал Тамби. — Посмел...
Посмел такое!
Лезвие кинжала легко вошло в глотку грамотея, умевшего читать по-
арабски, по-турецки и по-русски. А так как он семь раз прочитал Коран, то и от-
правился прямехонько в кущи эдема, в вечнозеленые сады, орошенные потоками
прозрачных вод.
* * *
Мысроко сразу поверил в истинность тех слов, что прочитал ему ученый не-
удачник. Перед взором Тамби в то же мгновение появилось морщинистое личико
старого шейха со слезой, катящейся из левого глаза, и странной улыбочкой на
злых губах. Именно в эту рожу предназначался удар кинжала. Именно к лживому
шейху и относились яростные слова Мысроко, честного воителя, всегда такого
спокойного и сдержанного. (Правда, если б Алим знал об этом перед гибелью, то
ему, видимо, все равно умирать было бы не легче.)
Князь не жалел о содеянном. Он никому не мог позволить знать, что за
«священное изречение» начертано на неподатливой стали панциря Аладина.
Мысроко положил эту реликвию египетских монархов в объемистый нед —
сумку из телячьей шкуры, сел на коня и отправился куда-то вверх по реке. К ве-
чернему намазу он вернулся без неда и без панциря. Намаз делать не стал, а лег на
свою тахту и уставился неподвижным взглядом в потолок. У Мысроко сильно раз-
болелась рука, а потом стала болеть грудь.
Вскоре всполошился весь дом: князь едва дышал. И жена, и слуги, и бли-
жайшие соседи сделали все, что смогли: не давали Мысроко спать всю ночь, раз-
влекали его песнями и танцами, стучали обухом топора по лемеху плуга, били в
барабан, но все было напрасно. К утру Мысроко Тамбиев умер. Перед смертью он
только усмехнулся и едва слышно пробормотал кабардинскую поговорку: «От чу-
мы ушел — от поноса погиб...»
* * *
Никто не узнал причину его смерти. Никто не узнал, куда девался бесцен-
ный панцирь с золотым львиным ликом и золотыми заклепками и пряжками. А
Мысроко не знал, что у него родится двойня — оба мальчика, крепкие и красивые.
Слово созерцателя
Интересную жизнь прожили Мысроко и Тузар. И хочется сказать
о них шестым аятом из двадцать четвертой суры Корана: «Разве не
окинули они земли своими взорами?»
А перед изумленными взорами созерцателя пронеслось множест-
во интересных лиц и увлекательных событий, и далеко не каждое лицо
и событие нашли свое место в трех наших первых хабарах.
Да и стараться втиснуть все подсмотренное и подслушанное а эти
маленькие странички (вряд ли одного листка хватило бы на один пыж
для мушкетного заряда) — дело совершенно безнадежное. И даже рис-
кованное. Помните, как погибла бедная синичка, воронье захотев спа-
сти яичко? С другой стороны — дело это просто лишнее, ненужное. Ну
еще три-четыре кровопролития, ну еще десяток-другой (в лучшем слу-
чае) трупов, а в перерывах — несколько лишних ссор и споров да, на-
верное, парочка вежливых приятных бесед с песнями, подобными той,
что пел Мысроко. Кстати, как вам понравился наш герой в роли чело-
века, воспевающего собственные подвиги и при этом ничуть не бояще-
гося погрешить против своей скромности? Созерцателя так и подмы-
вало вмешаться и заставить его смущенно умолкнуть, но ничего не
вышло. Вообще-то очень часто возникало искушение каким-либо об-
разом повлиять на ход событий. То хотелось твердой мысроковской
десницей расквасить нос Хазизу, то познакомиться с турецким султа-
ном Селимом (говорят, его бабушка была черкешенкой), то шутки ради