Страшен путь на Ошхамахо

нии), и его «молнии» нас не сожгут. Он даже непохож на барса, с которым любит, чтоб его сравнивали. Острый длинный нос, маленькие глубоко посаженные свет-

ло-коричневые глаза, тонкогубый рот, редкие, но острые зубы — ну точно шакал.

Так и есть — шакал. Даже брови и усы какие-то грязно-бурые, цвета шакальей

шерсти...»

По вискам князя струился обильный желтоватый пот. Он тяжело плюхнул-

ся на скамью, снял белую войлочную шапку с меховой опушкой понизу и обнажил

голову. Затем вынул платок и осторожно промакнул темя, покрытое кустиками

коротко и неровно остриженных волос и пятнами полузасохшей коросты. Из-за

этой неприятной хвори Алигоко не мог брить голову, из-за нее же он получил в

народе прозвище Цащха — Вшиголо-вый.

Шогенуков передохнул немного, надел шапку, и снова под сводами гостевой

комнаты, называемой — на новый лад — «кунацкой», зазвучал резкий, дрожащий

от гнева голос хозяина дома:

— Чтоб ваши ноги стали хрупкими, как тростинки! Отдали мой панцирь — и

при этом никто не был убит! Никто! Ни одна скотина! — брызгал слюной Алигоко.

— Каких наград вы после этого ждете от своего пши? Пара коровьев лепешек —

вот достойная вам награда... На ваши ослиные головы — вместо шапок...

Идар скрипнул зубами, а Хагур глухо застонал и с трудом выдавил из себя:

— Хватит, князь... Надо в дорогу собираться. Мне жизни не будет, пока я не

увижу панцирь на твоей груди!

— И он меня еще учит! — зло усмехнулся Шогенуков. — Сам знаю, что пора

«в гости» к Тузарову. Идите, собирайте людей побольше. Возможно, к нам Муха-

мед Хатажуков присоединится. У меня встреча с ним сегодня.

Облегченно вздыхая, уорки быстро покинули дом князя.

Встречу со своим приятелем Мухамедом, младшим братом большего князя

Кабарды Кургоко Хатажукова, Вшиголовый отложить не мог. В условленном мес-

те на берегу Баксана их ждал знакомый, торговец-татарин из Суджук-Кале. Они

намеревались продать ему, как это уже не раз делали, несколько девушек и ребят-

подростков.

Да, торговля людьми считалась хотя и не похвальным, но вполне законным

промыслом. Впрочем, к любым торговым сделкам почти все кабардинские князья

относились в то время с презрением. Даже лошадей они стеснялись продавать.

Большинство из них лишь обменивало коней, иногда и унаутов, на оружие, на до-

рогие ткани, на серебряную посуду. Не каждый князь знал цену деньгам. Монеты,

отчеканенные в Турции и других странах, были для большинства просто золоты-

ми и серебряными кружочками, которые можно плавить, ковать, делать из них

филигранные женские украшения, оклады, для кинжальных и сабельных ножен,

бляшки для поясов и конских уздечек.

А Шогенуков торговать не стеснялся. И цену деньгам знал преотлично.

Как правило, ни один князь не ведал, сколько там у него овец или коров,

сколько зерна или овощей выращивают крестьяне на его земле. Больше того: не

знал, сколько в точности земли принадлежит ему и сколько его крестьянам.

А Шогенуков умел вести счет своим богатствам. И он знал, что даже тощего

ягненка, мерку проса и горшочек меда можно превратить в деньги. В те самые

деньги, которые пши Алигоко очень любил. Он чаще других: встречался с татар-

скими мурзами и оборотистыми купцами, побывал однажды в Крыму. Видел он

там, в Бахчисарае, роскошные дома знатных ханских сановников и понял, как

много значат деньги. Главное, он понял, что надо иметь очень много денег, очень

много золота. И Шогенуков стал одержим редкостной для этих простодушных до-

морощенных князей страстью — страстью накопительства. О! Шогенуков не был

простодушным, и курдюк у него отрос порядочный. Ему еще не особенно отчетли-

во представлялось, как он использует в будущем груды накопленных монет. Когда

он задумывался об этом, в его воображении возникал пышный Бахчисарай с бе-

локаменными степами, мраморными бассейнами п тенистых садах, тяжелые зла-

тотканные одежды вельмож, яркие ковры, оружие, оправленное в золото и усы-

панное драгоценными каменьями; в его ушах звучали непривычная, но сладост-

ная музыка, льстивый хор восторженного славословия и нежные голоса прекрас-

ных обитательниц гарема. А еще Алигоко надеялся, что деньги помогут ему (пока

не знал он, правда, каким образом) стать большим князем Кабарды. Не любил он

Хатажукова. И не только за то, что Кургоко был избран большим, но и за то, что

Кургоко действительно превосходил других князей по уму и с достоинством носил

свою шапку.

С младшим братом Кургоко — Мухамедом — Шогенуков дружил. У него на-

шлось много общего с этим спесивым и несдержанным человеком. Мухамед тоже

был неравнодушен к заманчивому блеску золотых монет и тоже недолюбливал

брата, хотя и старался это скрывать. Мухамеда и Алигоко сближал еще возраст —

обоим недавно минуло по тридцать семь лет.

Хатажуковы имели еще одного брата — Исмаила. Этот был средним — на

три года старше Мухамеда и на пять лет моложе Кургоко. Болезненный и мало-

мощный, он увлекался, будучи ревностным мусульманином, лишь чтением Кора-

на и душеспасительными беседами с заезжими грамотеями из Крыма и Турции.

Братья, такие же, как они себя считали, правоверные, относились к Исмаилу один

со снисходительным сожалением, другой — с притворным сочувствием: вся сила в

ученость уходит... Княжеское ли дело в китабах копаться?

Готовился принять ислам и Алигоко. Только он, конечно, и не думал тра-

тить время на изучение арабской грамоты. С него достаточно было и того, что он

отлично знал язык крымских татар, таких же стойких мусульман, как их покрови-

тели — турки. Потом можно будет запомнить несколько изречений из Корана,

две-три короткие молитвы — и делу конец.

Пока Крымское ханство имеет влияние на Кабарду, принятие ислама для

Шогенукова будет нелишним, если он хочет стать главным князем.

Алигоко снял с опорного столба кольчугу, еще новую, поблескивающую

тонкими стальными звеньями, и впервые без удовольствия надел ее на себя. Узнав

о панцире Мысроко, князь потерял покой: он знал, что не успокоится, пока столь

драгоценная вещь не попадет в его цепкие руки. Ведь эта — нет, не драгоценная, а

бесценная — вещь сулила ее обладателю неслыханное богатство и, наверное, ог-

ромную власть. При этой беспокойной мысли в душе князя тяжелым хмельным

дурманом начинала клокотать злоба, дыхание становилось прерывистым, а на

тонких бледных губах пузырилась горячая пена.

О, Тузаровы! У-у-у, Тузаровы!..

Всю дорогу до Баксана Алигоко-Цащха ехал молча, не глядя по сторонам.

Временами он вырывался вперед, и мерный топот без малого двух сотен копыт, и

сухой скрип дюжины тележных колес звучали все глуше и слабее, и когда почти

совсем затихали, нетерпеливый пши с досадой сдерживал коня.

К заходу солнца Шогенуков вместе со своей внушительной свитой и десят-

ком невольников был уже на месте. Здесь, у замшелой каменной глыбы высотой в

три человеческих роста, его ждали Мухамед и Абдулла — известный по всему Кав-

казскому побережью татарский купец.

— С благополучным прибытием, — равнодушным тоном приветствовал

младший Хатажуков своего приятеля. — Надеюсь, путь твой не был ничем омра-

чен?

— Мой путь начнется только сегодня. С этого места, — с загадочной много-

значительностью ответил Шогенуков.

Мухамед ухмыльнулся:

— Так ты не случайно прибыл сюда с целым войском!

— Ладно, Мухамед! Об этом после. — Алигоко подошел к торговцу, загово-

рил с ним по-татарски:

— Мир тебе, купец. Я верю, что аллах по-прежнему благословляет твою тор-