— Арба, говорю, все-таки перевернулась. И виноват во всем я.
— В чем ты виноват?
— Это кто тут со мной? А-а, Нальжан!
— Да, да, это я! Узнал?
— Узнал, — вздохнул старик. — Вот видишь, Нальжан, и маленькая птичка
стала причиной снежного обвала...
— При чем здесь какая-то птичка?
— Это я — птичка.
— Оттащить бы тебя отсюда...
— Постой, Нальжан, наклонись пониже, — строго сказал Адешем, — о новом
хозяйском панцире знаешь?
— А кто о нем не знает?
— Можно подумать, что Каральби каждую свою новость торопится поскорей
сообщить всем женщинам, — усмехнулся старик.
— Нам не надо сообщать, — обиделась Нальжан, — мы и так все узнаем.
— Где лежит панцирь, тебе известно?
— А как же иначе? Разве не я слежу за порядком в доме?
— Значит, в доме... Найдет его шакал вшиголовый, найдет...
— Да о чем мы с тобой болтаем, старый ты ребенок! — возмутилась Наль-
жан. — Тут бойня кругом, наши почти все убиты... Ты встать можешь?
— По мне как будто конница проскакала, шевельнуться не могу...
Нальжан громко заплакала. Взяв Адешема под мышки, она поволокла его к
амбару.
Острая боль вдруг пронзила спину старика и отозвалась в груди. Черная за-
веса упала на его лицо, и больше он ничего не чувствовал.
...Мухамед Хатажуков с трудом приподнялся на четвереньки и сел, мотая
головой. А в голове будто шумел водопад и стучали копыта девяти лошадей.
— Что это было? — сердито прохрипел князь и снял шлем, на котором ока-
залась небольшая овальная вмятина. — Камень упал с неба?
Хатажуков встал на ноги и огляделся. Силы быстро возвращались к нему,
он снова был готов к бою, но схватка уже закончилась.
— Эй, зажгите факелы! — крикнул Мухамед. — Не видно ни шайтана, со-
всем темно стало!
Мертвыми телами завален весь двор. Тузаровские люди перебиты все до
одного. От нападающих осталось меньше половины.
Мухамед вырвал факел у одного из своих всадников и поджег плетневую
ограду («будет посветлее»): сухие ореховые прутья загорелись ярким пламенем.
— Где Вшиг... где пши Алигоко? — спросил князь. Ответить ему не успели.
Шогенуков появился в дверях хачеша. Он был мрачен.
— А-а! Мухамед? Живой? Понимаешь, нигде нет панциря! Надо поискать в
другой части дома. Хатажуков злобно ощерился:
— Да уж, конечно, ты его заработал честно, этот панцирь!
— Но ты, мой любезный друг, еще честнее заработал шишку на темени, —
ядовито огрызнулся Алигоко, приближаясь к Хатажукову.
— Шишку! — прогремел Мухамед. — Жаль, что все они убиты! Я бы тому,
кто рубанул по моему шлему... я бы из него жаруму (блюдо из требухи) сделал и
собак накормил!
Из темного амбара бесшумно выскользнула Нальжан и попыталась неза-
метно скрыться, но.. Шогенуков увидел ее, круто свернул в сторону и встал на пути
у девушки. Нальжан остановилась, вызывающе посмотрела князю в лицо.
— То, что вы воюете со стариками, я уже знаю. Может быть, воюете заодно и
с женщинами? — в глубоком грудном голосе Нальжан звучали откровенные нотки
презрения и гнева.
Шогенуков побагровел от унижения, но, стараясь не подавать виду, что его
задели слова женщины, с нарочито добродушной издевочкой обратился к Муха-
меду:
— Дорогой князь Хатажуков! Ты слышал, в чем нас обвиняют? А разве мы
причинили хоть какой-нибудь вред здешним женщинам? Нет, не причинили. Я
правду говорю, князь? Зато одна из них уже нанесла некоторый ущерб моему дру-
гу и брату Мухамеду, нисколько не считаясь с его высоким достоинством и свя-
щенной неприкосновенностью его княжеской головы. А ведь эта голова...
— Постой! — грубо оборвал сообщника Мухамед. — Ты что там мелешь?!
— Вот видишь, что ты наделала, невоспитанная женщина! Разве можно так
неловко обращаться с оружием? Ведь из него стреляют, а не дерутся, как дубиной.
Теперь пши Хатажуков из тебя жаруму сделает...
Мухамед приблизился к Нальжан вплотную и с довольно непристойным
интересом оглядел ее с ног до головы.
— Это она... меня? — процедил сквозь зубы бледный Хатажуков.
Нальжан смело встретила взгляд бешеных глаз кровожадного пши.
— Скорблю о том, что слабых моих женских сил не хватило на более сокру-
шительный удар.
— Уо! Вот что разговор! — притворно восхитился Алигоко. — Ничего, де-
вушка, твоих слабых женских сил хватило на то, на что не хватило сил еще ни у
одного мужчины. И это я говорю как верный друг нашего высокородного пши.
Мухамед промычал что-то нечленораздельное и закусил губу. «Схватить бы
его за глотку, этого верного друга», — подумал он.
— Но я думаю, он из тебя не будет делать жаруму, если ты нам скажешь, где
твой хозяин спрятал новый панцирь. Скажи, не стесняйся. Ведь Каральби в нем
больше не нуждается. Правда, Мухамед? Ты подтвердишь мои слова?
Мухамед вдруг захохотал, будто ему пришла наконец в голову удачная
мысль, и рванул платье на груди у Нальжан:
— А не прячет ли она панцирь под своей одеждой, а? Надо проверить.
Он властно обхватил женщину, стал шарить по упруго налитому здоровому
телу. Вот и отомстил он ей. Месть была подлой, но зато, как считал спесивый
князь, единственно возможной. В первое мгновение, услышав треск рвущейся
ткани, Нальжан окаменела от ужаса, но быстро пришла в себя, с силой оттолкну-
лась от Хатажукова, кулаком наотмашь ударила в лицо Вшиголовому, который
пытался ее задержать, и бросилась со всех ног к отдельно стоящему домику, где
обычно принимались почетные гости.
Алигоко пошатнулся, а Мухамед, увидев, как хлещет кровь из длинного но-
са приятеля, злорадно засмеялся.
— Ладное — спокойно сказал Шогенуков, — далеко не убежит. — И раздра-
женно добавил: — Панцирь искать надо. Все перевернуть! Дом разнести по кусоч-
кам!
Все перевернули, а панцирь не нашли. Искали в главном доме, на мужской
и женской половинах, искали в маленьком гостевом доме, искали в домах уорков
и зажиточных крестьян. Собрали все наиболее ценное, погрузили на две большие
подводы оружие, ковры, посуду, сундуки с одеждой. Панциря нигде не находили.
Огонь с горящего: плетня перекинулся на конюшню, оттуда — на крышу тузаров-
ского дома. Было светло, как днем (взошла к тому же луна), и шумно, как на тор-
говом перекрестке.
Отчаянно голосили обезумевшие от горя женщины, ржали перепуганные
лошади, с пронзительными криками носились осиротевшие дети...
Князья решили, что панцирю больше негде быть, как только на самом Кан-
болете. Оставаться в чадном дыму пожарища, среди проклятий и причитаний,
среди крови и трупов, чтобы поджидать здесь Канболета, — мыслимое ли дело?!
Но как поступить, если ни в коем случае нельзя оставлять в живых младшего Ту-
зарова? Там, в лесу, лежит мертвый Исмаил... Вину за его смерть можно возло-
жить только на мертвого.
— Отъедем к броду, подождем на берегу, — предложил Алигоко. — Оставим
здесь десяток людей — пусть похоронят убитых. Сожгут их, что-ли, по-язычески,
ведь им не очень понравился твой, Хатажуков, мусульманский обряд.
Так и сделали. Возле спуска к широкому броду было, конечно, поспокойнее,
хотя и сюда доносились приглушенные крики женщин. «Как мало нас осталось, —
тоскливо подумал Алигоко, — восемь человек тут да десять там. Скорей бы они
кончали с похоронами... Если этот юный громила наскочит раньше времени и бу-
дет с ним хотя бы трое-четверо здоровых вооруженных парней, то не поздоровит-
ся в лучшем случае половине из нас. А в какой половине окажусь я сам, еще неиз-
вестно».
...Чуть выше по течению реки послышался конский топот, а затем свистя-