В полумраке своего шатра Каплан-Гирей свершил молитву, поднялся, оза-
боченно покряхтывая, с намазлыка и приказал откинуть полог. В шатер скользнул
слабый отсвет затухающего дня и — уже становящийся более ярким — свет от двух
горевших снаружи, по краям входа, костров. С реки потянуло влажной свежестью,
и хан плотнее запахнул полы парчового турецкого халата. Усаживаясь на поход-
ной тахте, заваленной пышными шелковыми подушками, он сделал едва примет-
ный знак, и пред его ясными очами стали появляться настороженные сановники.
Плечи опущены, животы втянуты, взоры потуплены — само безропотное повино-
вение и робкая, добродетельная скромность! Они распределялись, соответственно
знатности и званиям, вдоль стенок шатра по обе стороны от проема, но не далее
стоящего в центре опорного столбика. Дальше застыли, словно каменные бабы
Аскании, ханские телохранители.
Усталым голосом сообщил Каплан-Гирей о том, что он молился аллаху о
ниспослании Крыму легкой победы и успешного разорения высокомерной Кабар-
ды (к вящей славе ислама), а также богатой добычи для каждого воина. В ответ
послышался негромкий, но восторженный гул льстивых голосов с изъявлением
благодарности луноподобному владыке и восхищения его безграничной мудро-
стью и милосердием.
Высказался, не утерпел, и Алигот-паша:
— Победа великого хана предрешена! Ему остается только протянуть на тот
берег свою священную руку — и...
— И если Хатажуков будет нам сопротивляться так же, — перебил с беспо-
щадной насмешкой хан, — сопротивляться так же, как сопротивлялся кабардин-
скому правителю наш доблестный Алигот, то мы, конечно, без труда его разгро-
мим.
Алигот съежился и зажмурил глаза. Ханская свита скромненько захихика-
ла, прикрывая рты ладошками.
Каплан-Гирей благосклонно выждал некоторое время, давая приближен-
ным возможность насладиться его остроумием, и заговорил уже о деле:
— Наше войско многочисленно и вооружение у нас хорошее, но мы все рав-
но должны знать, какие силы и где собираются противостоять нам.
Один из главных военачальников хана калга (высший, после хана, титул в
Крыму) Баттал-паша заявил, что черкесы располагают лишь разрозненными от-
рядами всадников и беспорядочными толпами пешего простонародья, вооружен-
ного чем попало. Лазутчики доносят о небольших скоплениях людей в лесу, у по-
логого подножья той горы, которая хорошо видна отсюда, — вон ее ближний к ре-
ке окат нависает обрывистыми уступами над долиной. По всем признакам, проти-
востоять славным крымским джигитам смогут не более трех-четырех тысяч вра-
гов.
Калга грешил, конечно, против истины. Он знал, что адыгских воинов го-
раздо больше, что они не разрозненны и хорошо вооружены. Знал он и то, что хан
не принимает на веру его донесение, но калга представлял дело так, как это могло
хану понравиться.
— А все-таки с ними придется повозиться, — предостерег Каплан, — вы же
знаете, черкесы — отважные и сильные воины. У них в народе есть неплохая по-
словица: «Комар виден едва, да кровь сосет у льва». Не так ли, друг наш любез-
ный Алигот?
Бедный паша стал еще меньше ростом и пригорюнился теперь уж не на
шутку: неужели это опала?
Хан, однако, не был намерен уничтожать верного клеврета — разве что не-
множко помучить.
— Ладно, успокойся. Ты еще сумеешь заслужить новые почести. А где твой
кабардинский приятель, как его... еще имя на твое похоже?
Наконец-то хан вспомнил о Шогенукове! Князь вошел в шатер, с трудом по-
давляя противную слабость в ногах, и склонился в низком поклоне.
— Говори! — приказал хаи.
«А что говорить?» — с испугом подумал Алигоко, но его изворотливая на-
ходчивость не подвела и на этот раз.
— Ослепительный хан! О ты, затмевающий свет луны даже в полнолуние!
Пусть руки твои достигнут того, к чему стремятся твой прозорливый ум и велико-
душное сердце! Мой злостный враг Кургоко Хатажуков сумеет нанести немалый
урон крымскому войску, если оно будет растягиваться в походе и расчленяться на
отдельные отряды. Кабардинцы большие мастера устраивать засады и нападать
неожиданно. Будь мне позволено великим ханом, я осмелился бы предложить, не
мешкая ни одного дня и не тратя времени на мелкие стычки, отрезать Кургоко
проходы в горные ущелья, а потом вытеснить его постепенно из лесов на откры-
тые равнины. Еще можно успеть перехватить множество мирного люда, двинув-
шегося вместе с тысячными стадами скота в труднодоступные отроги Главного
Кавказского хребта.
— Это мы и без тебя знаем, — махнул рукой хан, однако от проницательного
взора князя не укрылось то, что его слова были внимательно выслушаны и будут,
конечно, учтены.
— Ты все сказал? — спросил хан.
Шогенуков понял — если он сейчас ответит «да», то хотя и не навредит себе,
но также и пользы не извлечет из этой беседы. И он решился — умный джин взял
верх над жадным:
— Не в моих слабых силах оказать великому владыке мало-мальски замет-
ную услугу, зато ее может оказать ему в битвах одна немаловажная принадлеж-
ность воинских доспехов, освященная в столице мусульманства...
— Что за принадлежность? — снисходительно поинтересовался Каплан-
Гирей.
...И старинный панцирь вновь был извлечен па свет божий.
В шатре к этому времени зажгли с дюжину свечей, которые в Кабарде были
редкостью даже в княжеских домах, хотя кабардинцы и поставляли воск Крыму и
Турции.
Бесцветные глазки хана алчно блестели, когда он поглаживал руками отра-
жавшую огоньки свечей изумительную голубоватую сталь. Властелин Крыма
вдруг утратил изрядную толику своего величия и стал немножко больше похож на
человека.
— Так ты утверждаешь, что он принадлежал еще Салаху ад-Дину? Освящен
в храме Каабы и имеет чудодейственную защитную силу?
Шогенуков радостно кивал головой. Он уже почти не жалел о своем реши-
тельном поступке.
Его величество соизволил примерить панцирь. Он ему оказался слегка сво-
боден, но если, как заявил Баттал-паша, вместо одного подкольчужника надеть
два — для этой цели хорошо подойдут кожаные черкесские теджелеи (каб. — под-
кольчужник), — то обновка будет точно впору.
— Что означает эта надпись на арабском? — обратился к Шогенукову хан.
Князь ответил, что ему это неизвестно, ибо он, «бедный адыг», не только не
силен в арабской грамоте, но в любой другой грамоте тоже. Предание упоминало
о каком-то изречении из Корана.
— А где твой грамотей? — с суровой требовательностью вопросил Каплан-
Гирей своего кадия (глава мусульманского суда, священник высокого сана). —
Ты, кажется, хвастался, что он чуть не все языки знает.
Кадий, высокий и тощий старик, тяжко вздохнул:
— Коль скоро мои слова вызовут гнев нашего луноподобного, то гнев этот
будет праведным. У меня самого сердце ныне полно скорби, а душа негодования:
этот внук греха и сын ишачьего навоза не далее как прошедшей ночью накурился
шайтанского зелья — гашиша — и неосторожно упал на раскаленные угли прого-
ревшего костра. Он сильно обжег свою богомерзкую харю и сейчас, наказанный
аллахом, мечется в беспамятстве на моей мажаре.
— Дашь ему плетей, когда очнется, — добродушно махнул рукой хан: гне-
ваться «ныне», хотя бы и «праведно», у монарха не было желания.
Панцирь, разумеется, никого не оставил равнодушным. Важные сановники
до отказа вытягивали свои жирные шеи, перешептывались и даже не всегда могли