вернуть огонь людям. Казалось, Насрен все еще там, в ледово-каменном плену, и
хищный орел, затмевая свет исполинскими крыльями, терзает печень героя. Дру-
гой славный герой — Батараз — еще не убил чудовищную птицу, не освободил На-
срена Длиннобородого, тхамаду нартов, и добрый благодатный огонь еще не ско-
ро запылает в остывших очагах и унылых людских душах.
— Костров не разжигают, — тихо сказал Тутук.
— После такого ливня и поголовного купания в реке — где им взять сухую
растопку? — резонно заметил Шот. — А мы вчера даже все заготовленное тут сено
сволокли в лес...
— Ах, бедолаги! Ни обсушиться им, ни шурпу сварить, ни своих лохматых
лошаденок сеном покормить!
— Смотри, шатры ставят. А вот и целая стая тетеревов расфуфыренных, —
Шот покосился на лук друга и вздохнул. — Далековато. Пять раз по сотне шагов...
* * *
На лесных прогалинах и под сенью вековых чинар, мощным массивом при-
мыкавших к пастбищному плато, занятому татарами, собирались те, кто мог дер-
жать в руках оружие и считал себя адыгским мужчиной. С утра этот лес наполнял-
ся защитниками родной земли, подобно тому, как напиток, льющийся из сосуда,
наполняет чашу — сначала широкой струей, затем тоненькой, а под конец — от-
дельными каплями. Пеших воинов было несколько меньше, чем конных. А всего
собралось около восьми тысяч человек, не отягощенных, кстати, медлительным
обозом или даже вьючными лошадьми.
Простые ратники, из самых бедных земледельцев, дорожную поклажу свою
— бурки, переметные сумы с припасами, а то и вязанки дров — привезли на тру-
долюбивых, но неблагородных ослах.
Жизнерадостный Ханаф, гостем которого недавно был сам пши Кургоко,
сейчас подсовывал своему ослу пучки сена и приговаривал:
— Ешь, ешь, серенький! Не обращай внимания на этих надутых уорков, ко-
торые, проходя мимо, поглядывают на тебя с насмешливым презрением и зажи-
мают породистые носы. Их, видишь ли, воротит от запаха твоей мокрой ослиной
шерсти и моих раскисших шарыков. Но ты не смущайся. Мы ведь тоже, как уорки
и их кони, воду не носом пьем.
Отдыхавшие рядом односельчане Ханафа, дружные братья Хазеша, Хакя-
ша, Хашир и Ханашхо, сыновья покойного Хабалы, дружно давились от смеха.
— Понимаете? Наставляет дочь, чтобы невестка слышала!
— Запомни, серенький, — продолжал Ханаф, — мы с тобой трудимся всю
жизнь от зари до зари и кормим не только себя, но и таких вот надутых чванством
уорков. При этом мы не суем голову туда, где наш хвост застрянет, и не желаем
другому того, чего себе не желаем.
Хабаловы сыновья веселились от души и похваливали своего друга (верно
говорят: «Слово умное — вол, слово глупое — вошь»). В этот день им предстояло
еще одно развлечение, но уже совсем другого рода.
Рыжий святоша Адильджери мыкался между группками воинов, неся лю-
дям вдохновляющие, как он надеялся, слова ислама, но редко кто признавал, что
это слово — «вол». От рьяного еджага отмахивались старики, увлеченные сейчас
воспоминаниями о битвах, происходивших чуть ли не в те времена, когда «Ошха-
махо был кочкой, а Индыль (Волга) ручейком». Одноглазый зубоскал Нартшу со
своими абреками просто его высмеял, нисколько не считаясь с тем, что Адиль-
джери теперь уорк-шао и потому гораздо выше всяких там тлхукотлей. (Сам-то он
очень быстро забыл о том, что тоже родился в крестьянской семье.) Ответил бы
Адильджери наглецу ударом кинжала, да ведь опасно ссориться с абреками... На-
конец неустанный проповедник ислама пристроился к дружным сыновьям по-
койного Хабалы и их приятелю Ханафу. Сначала мужчины слушали с интересом,
потом стали задавать недоуменные вопросы:
— Вот ты, уважаемый еджаг, говоришь, что в эдеме прекрасно, там сады,
орошенные потоками вод. Так? — спросил Ханаф.
— Так, — подтвердил Адильджери.
— Тогда скажи, разве мало садов на нашей адыгской земле? А разве не хва-
тает воды? Да ее достаточно, чтобы взрастить в сто раз больше садов, чем у нас
есть, да еще останется, чтобы затопить всю твою геенну огненную!
— Постой, неразумный ты человек! — улыбнулся Адильджери. — Ведь рай
— это вечное наслаждение и отдых. Это изысканные яства и неземные гурии — де-
вушки, значит, которые ублажают правоверных, умерших праведной смертью!
Там нет ни трудов, ни забот, остается лишь славить аллаха да вкушать удовольст-
вия.
— Э, нет, добрый Адильджери! — возразил Хакяша. — Если моя жена заста-
нет меня с гур... (по-кабардински худой, тощий, высушенный) или как там зовут
этих девушек, она возьмет в руки веретено, а то и дубовый шинак (каб. — тарел-
ка) и так ее погонит, так погонит! Если райская красотка и спасется бегством, то
лишь благодаря легкости своего тела. Боюсь, и мне достанется...
— Чудак ты! — рассмеялся Адильджери вместе со всеми остальными. —
Женщин в эдем не допускают. Кстати, кошек и собак тоже.
— А лошадей? — испуганно спросил Хазеша.
— Какие там лошади! — Адильджери досадливо, но, кажется, с некоторым
сожалением махнул рукой.
— Почему же к женщинам такая унизительная несправедливость? — возму-
тился Ханаф. — Джабаги из Казанокея умнее нас всех, а он говорит: «Не судите
дважды и не унижайте жен своих».
— Вы бы слушали, что говорит пророк Магомет, — мулла-любитель больше
не улыбался.
— Ведь женщина, — продолжал Ханаф, — мать рода человеческого, в том
числе и твоя мать, Адильджери. От женщины много и другой пользы. Кто приду-
мал молот, наковальню, щипцы, серп? Старинные предания рассказывают, как
бог-кузнец Тлепш мял раскаленное железо руками, клал на камень и ковал кула-
ком, пока Сатаней, цветок нартов (по-кабардински — лютик), не подкинула в его
кузню собственноручно выструганные из дерева маленький молот и наковальню.
А щипцы? Она показала Тлепшу двух спящих змей, лежащих крест-накрест одна
на другой, и пригвоздила их острой палкой к земле, проткнув разом обоих, — вот
тебе и щипцы! То же самое и ножницы. А помнишь про старуху Уорсар? Она со-
чинила песенку о серпе, когда еще никто не знал, что это такое, и созревшее просо
рвали руками:
Если железа полоску согнуть.
Как перо из хвоста петушиного,
Зазубрить ее изнутри,
Как гребешок петушиный,
То сделать останется ручку
Из деревянной чурки:
Вот тогда и получится Серп!
— Опять мне сказки рассказывают! — обозлился Адильджери. — Темные вы
люди! Сидите у себя в глуши, в ничтожном своем хабле и ничего не знаете.
— Ну, о твоем рае мы узнали достаточно, — заявил Ханаф.
— Быть разлученными с нашими женами, сестрами, дочерьми... — сказал
Хазеша.
— Прохлаждаться с неземными бесстыдницами, набивать брюхо сластями и
при этом еще до хрипоты славить аллаха... — сказал Хакяша.
— Не иметь собаки, которая поможет и овец сохранить, и барсучью нору
отыскать, собаки, которая просто душу порадует... — сказал Ханашхо.
— Не иметь коня, чтобы скакать по зеленому пастбищу, веселя свое сердце...
— сказал Хашир.
— Нет, не нравится нам такая замогильная жизнь, — подвел итог Ханаф. —
Чтобы жить и не провести весной борозду по просыпающейся земле, не услышать
на заре петушиного крика, не увидеть, как твой несмышленыш тянется к тебе ру-
чонками?!
Адильджери вскочил на ноги и, прежде чем торопливо их унести, прогово-