каменистой кручи. Это дерево росло всего в паре саженей от края обрыва, но паша
был мертв: ясно, что сердце его просто лопнуло от страха. Кургоко разочарованно
поморщился, а встретившись с вопрошающим взглядом Джабаги, только махнул
рукой. Неподалеку от них заглядывал в пропасть Шот.
— А еще говорят: «Стемнеет — мусор не выбрасывай». Плохая, мол, приме-
та. Мы поступили наоборот — и нам же удача! Где теперь грозный хан?
— Так ведь гость поел — и на дверь поглядывает! — ответил другу Тутук. — А
мы хорошо угостили хана.
От того места, где был шатер Каплан-Гирея, брел усталой походкой Ханаф.
В одной руке он держал веревку, привязанную к шее своего чудом уцелевшего ос-
лика, в другой — чудесные ханские сапожки.
— Сто лет тебе жизни, Кургоко-пши! — сказал Ханаф. — И всю жизнь таких
вот побед. А это ханская обувка. Тебе несу...
— Возьми себе, — улыбнулся Кургоко, — И пусть твои внуки своему деду
славу поют. Осел живой? Ну и дела!
— Ага! — кивнул головой Ханаф. — Геройский осел. Вот я думаю, надо бы
моего серенького в сословие уорков перевести. Он заслужил.
Джабаги и Кургоко рассмеялись.
— Серенького — не знаю, — сказал князь, — а тебя, Ханаф, переведем. Как
ты считаешь, Джабаги?
— Он заслужил, — серьезно ответил Казаноков.
* * *
Кубати и Канболет нашли Куанча, извлекли из-под убитой лошади. Парень
пришел в себя и тихо улыбался.
— Хорошо... Ладно... — шевелил бледными губами.
* * *
Спустившись с плато, кургоковское окружение пировало на лесной поляне.
По справедливой на этот раз прихоти судьбы княжеская прислуга наткнулась на
отару овец, принадлежащую, как выяснилось, самому Шогенукову. Баранины хва-
тило на все ополчение.
В сторонке от знати устроились тесным, кружком вокруг своего огня хата-
жуковские земляки. По соседству от них — Нартшу и его лихие наездники,
— Жаль, с нами нет больше старика Сунчадея, — вздохнул Шот. — Потеши-
лась бы сегодня душа его белая... Вот и жареной барашки тут вдоволь...
— Зато твоя душа натешится вдоволь, — заметил Тутук. — Она ведь у тебя в
желудке помещается.
— Вот язва! Я не виноват, что у нас нечем, кроме воды, запивать эту жратву!
— Шот потянул воздух расширенными ноздрями:
— Ветерок со стороны княжеского «стойбища». Там пьют не воду!
— Ну что же, малыш! — пожал плечами Тутук. — Кому сливки, а кому и кун-
дапсо! (каб. — молочная сыворотка)
— Клянусь вот этой бараньей лопаткой, я догадываюсь, что они пьют! Это...
— Да что там догадываться! Ты погадай лучше...
— Можно. — Шот отломил от чисто обглоданной лопатки, от ее широкой
части кусочек кости. — Вот и для поводьев зацепка — на счастье. Помните, как
лошадь однажды понесла всадника и сбросила его? Дело было зимой, на обледе-
нелой дороге, в которую вмерзла ребром такая же лопатка. Кусочек кости был у
нее выщерблен и за этот крючок поводья и зацепились, лошадь не убежала. С тех
пор знающие люди гадают только по выщербленной лопатке!
— Да мы знаем...
— Не перебивай. Теперь гадать начинаю — Шот поднял полупрозрачную
кость к глазам и стал вглядываться в нее на просвет. В это время солнце, предве-
щавшее хорошую погоду, уже поднялось над кромкой, леса. — Вижу я, осень будет
не слишком дождливой, а зима холодной и снежной. Наш скот благополучно до-
тянет до весны, но поработать нам придется много и тяжело. Татары явятся в Ка-
барду не так скоро, зато собственные уорки будут грабить усердно и чужими рука-
ми крапиву рвать...
Тутук насмешливо фыркнул:
— Видали, какой провидец! Нартшу, который случайно услышал слова Що-
та, подошел поближе и сказал:
— Ты хорошо гадаешь, удалец-шао, но мой единственный глаз заметил то,
что укрылось от твоих двух. Дай-ка сюда. — Он взял кость, посмотрел сквозь нее
на солнце и коротко объявил:
— Сейчас мы будем пить то, что пьют пши, — бросил лопатку, вернулся к
своим молодцам, стал с ними о чем-то шушукаться.
Двое парней проворно вскочили с лежащих на земле седел и бесшумно ка-
нули в заросли кустарника. Скоро они вернулись с пузатым коашином величиной
с бычью ляжку. Из горловины вылетел пхамыф, и дивный запах распространился
на двадцать шагов в окружности.
— Хмельной мед! — радостно взревел Шот. — Чтоб мой нос мыши отгрызли,
если это не хмельной мед!
— Да, он самый, — подтвердил Нартшу. — Высокогорный, пастбищный. Мы
его с княжеского пира... одолжили.
Это был крепкий пьянящий мед из цветов рододендрона и азалии.
* * *
Сведения о Шогенукове князь Кургоко получил самым неожиданным обра-
зом. К нему привели трясущегося от ужаса пленного кадия и писаря-грамотея с
ожогами на лице.
Когда кадий узнал, что ему как особе духовного звания бояться нечего (да-
же обещают отпустить с миром), он осмелел, хлебнул меда и стал выступать с бла-
гочестивыми увещеваниями:
— Воистину преуспевают лишь боящиеся аллаха! — изрек он.
Боялся ли аллаха Каплан-Гирей, спросили у него.
Старик находчиво ответил, что еще не пришел день, когда «небо поколеб-
лется, а горы начнут двигаться», и крымцы еще вернутся, ибо «кровь пролитая
вопиет о крови», и возмездие неизбежно. И еще он напомнил изречение из Кора-
на: «...дурной человек будет кусать тыл руки своей и скажет: «О, если бы аллаху
было угодно, чтобы я последовал по пути вместе с пророком!»
У него спросили, чем же виноват этот дурной человек, если аллаху не было
угодно направить его по истинному пути?
Тут кадий немного смутился, но все-таки вспомнил подходящий аят:
— В четвертой суре сказано: «Все хорошее, что случается с тобой, исходит от
аллаха. Все же злое — от самого тебя».
Джабаги приник к уху Кубати, что-то спросил у него. Канболет услышал,
как юноша отрывисто прошептал: «Это в девяносто первой».
Казаноков обратился к священнику:
— А как же быть с девяносто первой сурой, где сказано:
«Клянусь... душой и тем, кто образовал ее, и тем, кто вдохнул в нее злобу и
благочестие...» Сказано ясно: и злобу вдохнул, и благочестие!
Кадий с пьяной укоризной погрозил пальцем:
— А я слышал о тебе. Ты — Казаноков, известный безбожник и друг урусов.
Нет, не с урусами черкесам надо дружить, а с нами, с Крымом и Блистательной
Портой, подлинными оплотами правоверных! Вот как дружит с нами ваш Алиго-
ко-паша. Хотя он, если разобраться, вдвойне предатель. То преподносит лунопо-
добному священный панцирь, то коварно выкрадывает его снова...
Вся свита Хатажукова изумленно ахнула и заволновалась.
— Где же сейчас Алигоко? — с ледяным спокойствием спросил князь.
— Ускакал. С ним еще тот, похожий на одичавшего буйвола...
— Куда ускакал?
— Не знаю. Только не с ханскими людьми. Теперь это для него опасный
путь.
— Вы прочли надпись на панцире?
— Нет. — Кадий поискал глазами своего грамотея. — Вот этот... Дайте еще
меда... Вот этот сын греха и внук навозного осла, — старик уже начал заговари-
ваться, — курева наанашился и... У вас есть плети? Дайте ему плетей! Сам Каплан-
Гирей соизволил повелеть...
— Нет! — отрезал Кургоко. — Кабардинцы могут убивать, но никогда не
применяли пыток. Истязать людей мы не умеем.
— П’очему? — удивленно икнул кадий.
— Не каждому это дано понять, — сказал Джабаги.
— Ты, уважаемый, и твой абыз побудете нашими гостями, пока мы не най-
дем Алигоко, — решил Хатажуков. — Хорошо?