А мир уже начнет понимать, что он круглый, что он вертится сам и сам же вокруг солнца вращается. Правда, земным владыкам будет еще далеко до понимания той простой истины, что самые громкие подвиги совершаются не под рев мортир и кулеврин, не в завоевательных походах и не при свете пылающих городов. Владыки земные, наверное, очень бы разгневались, если бы им сказали, что не их кровавыми деяниями будут восхищаться далекие потомки, а тихими трудами неких людей, при жизни не возносившихся на вершины славы.
Трудами, например, одного англичанина из города Стратфорда, человека незнатного и небогатого, сочинившего несколько историй про выдуманных им королей, принцев, дворян разных званий и даже слуг.
Или трудами однорукого бунтаря-правдолюбца, который за годы сидения в испанской тюрьме исписал ворох бумаги, поминая на каждом шагу странного джигита по имени Дон-Кихот.
Или трудами длиннолицего поляка, не нашедшего для себя более приличного занятия, чем разглядывание звездного ночного неба и рисование всяких кружочков и кривых линий.
…Век, еще полвека, еще четверть века… Мир подлунный оставался для Кабарды таким же, как и прежде, — ничуть не круглее. И он совсем не вертелся. И все с тем же упрямым постоянством, достойным лучшего применения, враждовали между собой князья.
ЧАСТЬ ГЛАВНАЯ
ХАБАР ЧЕТВЕРТЫЙ,
подтверждающий, что ворон кружит там, где лежит падаль, а уорк — где лежит богатство
— Как ты меня напугала, проклятая змея! Ведь я чуть не наступил тебе на хвост! Жаль, что в нору, гадкая тварь, заползла, а то палка моя наготове… Теперь ты, наверное, смеешься над старым Адешемом. Ну, смейся, смейся, подлая! В своей норе не то что змея, даже мышонок — герой. А мы еще посмотрим, далеко ли ты спряталась…
Адешем — бедный, но всеми уважаемый крестьянин, пшикеу, — больше всего любил разговаривать сам с собой или с лошадьми тлекотлеша Тузарова, чьи табуны все лето паслись на сочном разнотравье в верховьях реки Балк.
Лошади никогда не придирались к речам Адешема, не искали в них неудачных слов или кривого смысла, никогда не перебивали. Сам себя Адешем прерывал редко. А ведь среди людей, прежде чем сесть, надо осмотреться, а прежде чем сказать, надо подумать.
Расковыривая крепкой палкой нору в пологом и рыхлом каменисто-песчаном откосе, почтенный табунщик продолжал без устали поносить змею:
— Уж я доберусь до тебя, коварная гадюка! Мазитха, бог лесов, да Шумуц, бог всякого дикого зверя, не откажутся помочь бедному табунщику. Чуть не ужалила, а?! Да еще в такое время. Все лето прошло спокойно, уж сегодня мы собираемся гнать лошадей на Тэрч[33], в Тузаровское селище. А что, если б я получил смертельную каплю яда? Не видать мне тогда ни Тэрча, ни двух заработанных овец, ни жеребенка. Да кто знает, может быть, Каральби Тузаров подарил бы мне и жеребенка… — Палка наткнулась на что-то твердое, и раздался короткий приглушенный звон металла. — Э-э-й, змеиная гуаша! Уж не в железном ли доме ты живешь? — Адешем еще сильнее заработал палкой и отхватил широкий пласт песчаника. — Это что такое?! Так и есть: змеиный дом из железа. Клянусь златощетинной свиньей Мазитхи, сверху тут истлевшая кожа, а под ней — настоящий булат! Да ведь это панцирь! — Адешем ухватился рукой за край панциря и извлек его на свет божий.
Когда табунщик очистил стальную поверхность от песка и мелкой кожаной трухи, он так и сел, позабыв о змее, которой мог неосторожно прищемить хвост, причем не ногой, а другой немаловажной частью тела. Однако змея куда-то исчезла и больше о себе не давала знать. Адешем повернул панцирь, и ему прямо в глаза попали лучи утреннего солнца, отразившиеся от золотой львиной морды.
Старик раскрыл рот, но заговорил не сразу, а после того, как пришли на ум подходящие слова. А они долго не приходили.
— Вот тебе и дом змеиной гуаши! Нет, не для гадючьего племени сработан этот булат. Наверное, много стоит такая вещь. Уж теперь Каральби обязательно подарит мне жеребенка чистых кровей. А овец даст из числа самых лучших. Может, еще и барана впридачу…
Старик от души поблагодарил Мазитху, которого он считал своим покровителем, и на всякий случай Емиша, бога домашних животных, затем облек панцирем свою тощую грудь.
— Ха! Сюда мне еще не достает золотого оружия. Да шлема на голову. А на ноги просятся сафьяновые тляхстены вместо грубых шарыков с ноговицами — хурифалей, из шкуры бараньей…