— Где Вшиг… где пши Алигоко? — спросил князь. Ответить ему не успели.
Шогенуков появился в дверях хачеша. Он был мрачен.
— А-а! Мухамед? Живой? Понимаешь, нигде нет панциря! Надо поискать в другой части дома.
Хатажуков злобно ощерился:
— Да уж, конечно, ты его заработал честно, этот панцирь!
— Но ты, мой любезный друг, еще честнее заработал шишку на темени, — ядовито огрызнулся Алигоко, приближаясь к Хатажукову.
— Шишку! — прогремел Мухамед. — Жаль, что все они убиты! Я бы тому, кто рубанул по моему шлему… я бы из него жаруму[48] сделал и собак накормил!
Из темного амбара бесшумно выскользнула Нальжан и попыталась незаметно скрыться, но Шогенуков увидел ее, круто свернул в сторону и встал на пути у девушки. Нальжан остановилась, вызывающе посмотрела князю в лицо.
— То, что вы воюете со стариками, я уже знаю. Может быть, воюете заодно и с женщинами? — в глубоком грудном голосе Нальжан звучали откровенные нотки презрения и гнева.
Шогенуков побагровел от унижения, но, стараясь не подавать виду, что его задели слова женщины, с нарочито добродушной издевочкой обратился к Мухамеду:
— Дорогой князь Хатажуков! Ты слышал, в чем нас обвиняют? А разве мы причинили хоть какой-нибудь вред здешним женщинам? Нет, не причинили. Я правду говорю, князь? Зато одна из них уже нанесла некоторый ущерб моему другу и брату Мухамеду, нисколько не считаясь с его высоким достоинством и священной неприкосновенностью его княжеской головы. А ведь эта голова…
— Постой! — грубо оборвал сообщника Мухамед. — Ты что там мелешь?!
— Вот видишь, что ты наделала, невоспитанная женщина! Разве можно так неловко обращаться с оружием? Ведь из него стреляют, а не дерутся, как дубиной. Теперь пши Хатажуков из тебя жаруму сделает…
Мухамед приблизился к Нальжан вплотную и с довольно непристойным интересом оглядел ее с ног до головы.
— Это она… меня? — процедил сквозь зубы бледный Хатажуков.
Нальжан смело встретила взгляд бешеных глаз кровожадного пши.
— Скорблю о том, что слабых моих женских сил не хватило на более сокрушительный удар.
— Уо! Вот что разговор! — притворно восхитился Алигоко. — Ничего, девушка, твоих слабых женских сил хватило на то, на что не хватило сил еще ни у одного мужчины. И это я говорю как верный друг нашего высокородного пши.
Мухамед промычал что-то нечленораздельное и закусил губу. «Схватить бы его за глотку, этого верного друга», — подумал он.
— Но я думаю, он из тебя не будет делать жаруму, если ты нам скажешь, где твой хозяин спрятал новый панцирь. Скажи, не стесняйся. Ведь Каральби в нем больше не нуждается. Правда, Мухамед? Ты подтвердишь мои слова?
Мухамед вдруг захохотал, будто ему пришла наконец в голову удачная мысль, и рванул платье на груди у Нальжан:
— А не прячет ли она панцирь под своей одеждой, а? Надо проверить.
Он властно обхватил женщину, стал шарить по упруго налитому здоровому телу. Вот и отомстил он ей. Месть была подлой, но зато, как считал спесивый князь, единственно возможной. В первое мгновение, услышав треск рвущейся ткани, Нальжан окаменела от ужаса, но быстро пришла в себя, с силой оттолкнулась от Хатажукова, кулаком наотмашь ударила в лицо Вшиголовому, который пытался ее задержать, и бросилась со всех ног к отдельно стоящему домику, где обычно принимались почетные гости.
Алигоко пошатнулся, а Мухамед, увидев, как хлещет кровь из длинного носа приятеля, злорадно засмеялся.
— Ладное — спокойно сказал Шогенуков, — далеко не убежит. — И раздраженно добавил: — Панцирь искать надо. Все перевернуть! Дом разнести по кусочкам!
Все перевернули, а панцирь не нашли. Искали в главном доме, на мужской и женской половинах, искали в маленьком гостевом доме, искали в домах уорков и зажиточных крестьян. Собрали все наиболее ценное, погрузили на две большие подводы оружие, ковры, посуду, сундуки с одеждой. Панциря нигде не находили.
Огонь с горящего: плетня перекинулся на конюшню, оттуда — на крышу тузаровского дома. Было светло, как днем (взошла к тому же луна), и шумно, как на торговом перекрестке.
Отчаянно голосили обезумевшие от горя женщины, ржали перепуганные лошади, с пронзительными криками носились осиротевшие дети…
Князья решили, что панцирю больше негде быть, как только на самом Канболете. Оставаться в чадном дыму пожарища, среди проклятий и причитаний, среди крови и трупов, чтобы поджидать здесь Канболета, — мыслимое ли дело?!
Но как поступить, если ни в коем случае нельзя оставлять в живых младшего Тузарова? Там, в лесу, лежит мертвый Исмаил… Вину за его смерть можно возложить только на мертвого.