Когда поклонники Мазитхи вышли из лесу к голой вершине Махогерсыха, они увидели человека верхом на коне, который что-то сердито кричал и, кажется, вовсе не собирался молиться, танцевать сандрак или приносить жертвы. Да и потом — где это слыхано, чтобы к самому Псатхе подъезжать верхом?!
Толпа людей, внимавших нежданному всаднику, была слегка растеряна.
— И не стыдно вам, адыги, поклоняться деревянным чуркам! — кричал, приподнимаясь на стременах, сердитый пришелец. — Ведь сколько раз объясняли вам, что нет бога, кроме аллаха, а Магомет — это его пророк, которого тоже надо чтить! Аллах, только аллах — истинный и единственный бог! Вы что, хотите остаться дикими язычниками? Почему не желаете идти за великими народами — за Турцией, например, и другими странами, которые указывают правильный путь? Не раз пожалеют неверные о том, что они не захотели стать мусульманами, — так сказано в священной книге Коране. Вам, идолопоклонникам, кумирослужителям, гореть после смерти в аду, если вовремя не одумаетесь! — Пришелец перевел дыхание, вытер пену со своих тонких синеватых губ и с новой силой обрушился на толпу:
— Забудьте своих смешных божков, они не годятся даже для детских сказок.
Вперед выступил бедно одетый старик с жиденькой седой бородой на сморщенном лице.
— Подожди, сынок, — надтреснутым, но звучным голосом сказал он. — Ты очень спешишь, наверное, потому и не спешился, когда начал говорить с людьми.
— Я не спешился, чтобы меня все видели, — незваный гость слегка смутился.
— Хорошо, хорошо, — успокоил его старик. — Так мы тебя и в самом деле лучше видим и слышим. Так вот что я хотел спросить у тебя, сидящего на коне: человек имеет соль, да еще сыр, да еще мясо, а потом ему предлагают какой-то новый, совсем не известный припас — пусть даже очень хороший, но разве должен этот человек отказаться от всего, что имел до этого? Мы не против твоего аллаха и готовы почитать нов…
— Остановись! Ни слова больше! — гневно перебил старика беспокойный гость. — Сравнивать Истинного и Всемогущего с какими-то съестными припасами! С овечьим сыром! О, аллах, велико твое долготерпение! Только мои по-детски простодушные соплеменники могли додуматься до такой ереси!
В толпе, в которой при первых словах неожиданного проповедника начал было подниматься негодующий ропот, теперь послышались смешки (ха, овечий сыр!). Люди заметили и то, с каким искренним огорчением встретил пришелец наивные слова старика, и хоть небезобидны были речи мусульманина, но что-то в них было и чуточку забавного.
— Вы должны меня слушать, — продолжал мусульманин. — Раньше я был простым тлхукотлем. Аллах помог мне перейти в сословие уорк-шао-тлыхус. Но я еще стану муллой и буду тогда вне всяких званий. Даже князья не погнушаются сидеть со мной за одним столом! Я и теперь уже — еджаг, почти мулла: духовники из Крыма разъяснили мне смысл священного учения. Адильджери мое имя. Я состою в свите самого Кургоко Хатажукова и знакомлю его уорков и простых дружинников с премудростями ислама.
Всадник был неплохо одет — черная черкеска с газырями, войлочная высокая шапка с меховой опушкой понизу, на ногах — сафьяновые тляхстены, правда, сильно поношенные. Кинжал и сабля — добротные, но скромной отделки. Лицо тридцатилетнего мужчины с тонким прямым носом, рыжеватыми бровями и усами бывало, наверное, и приятным, но сейчас его портило злое выражение светлокарих презрительно сощуренных глаз.