Значит, они гораздо богаче, чем прикидываются!
Ага! Опять кто-то из них запел не ту песню! А этот снова седлает коня не так, как его учили! Дождутся наконец, пока терпение лопнет!
Да и вообще, заслуживают ли они той земли, на которой живут?
Разве такие руки должны ею владеть? Пусть докажут. Пусть пойдут (в нашем авангарде) бить здоровенного северного соседа, этого гяура косолапого… И чтоб каждый, кто может вдеть ногу в стремя… И чтоб лошади запасные были и обозы с продовольствием и снаряжением, которых бы и на нашу долю хватило… И девушки дли наших гаремов чтоб…
Ага! Не соглашаются. Да кто-то еще и расхохотался. Громко так, откровенно. Это уже прямое издевательство, которое нельзя оставлять безнаказанным.
В нашем случае «расхохотался» Канболет Тузаров. Причем прямо в лицо ханскому сераскиру. Но даже Алигот-паша, несмотря на выдающуюся свою спесь и непоколебимое чувство собственного величия, не считал, что война из-за этого начнется хотя бы на один день раньше.
Хозяева хорошей земли всегда совершают свой самый тяжелый проступок точнехонько к тому времени, когда обидчивые соседи наберутся достаточно сил и решимости для открытого нападения.
Главное — он уже был предрешен, этот чисто грабительский поход. Однако начнется он немного попозже. А перед тем произойдет еще несколько важных (особенно для наших героев) событий. Ну, а времена у нас такие, что важное событие — это обязательно и кровавое.
Можно сказать еще «панцирное» событие, что будет означать то же самое…
ХАБАР ДЕСЯТЫЙ,
заставляющий согласиться с тем суждением, что владеющий собой лучше, чем владеющий крепостью
Джабаги не застал дома князя Кургоко. Ему сообщили, что Хатажуков отправился с небольшим отрядом на переговоры с Алиготом-пашой, который расположился лагерем где-то у среднего течения Баксана. Джабаги решил туда не ехать: не слишком подходящее место для беседы с князем. Уж лучше пока повременить…
Пши Кургоко не ждал ничего хорошего от встречи с сераскиром. Наверняка татарин обрушится на него с новыми упреками, угрозами, жадными притязаниями. Придется опять ему что-то обещать, долго успокаивать…
Люди Хатажукова гнали на съедение сераскиру и сотне его прожорливых молодцов отару овец, несколько бычков и лошадей.
Вчера выехали поздно и в дороге пришлось заночевать. Сегодня они в пути с раннего утра. К полудню должны были встретиться с пашой у края холмистого пастбища, что раскинулось по левому берегу Баксана, неподалеку от того места, где бурливая река из тесного извилистого ущелья вырывается в просторную долину.
Кургоко не хотелось думать о предстоящей — неприятной скорее всего — беседе с Алиготом. Сейчас его больше всего занимала та потрясающая новость, которую он услышал от взбалмошного святоши Адильджери. Неужели… правда?
Неужели не чья-то жестокая шутка? Честный, но недалекий Адильджери не сумел ясно и толково описать облик встреченных в лесу незнакомцев, не сумел передать достаточно подробно разговор со старшим из них. Кургоко боялся поверить в то, что он может вновь обрести сына, — ведь разочарование было бы ударом тяжелейшим. И все-таки надежда, независимо от его воли, уже поселилась в сердце и стала в нем уверенно обживаться, подобно домовитой хозяйке.
Солнце поднялось до высшей точки своего дневного пути и начинало припекать уже вполне по-летнему. Копыта лошадей стали выбивать облачка пыли из подсохшей после ночного дождя дороги.
Не доезжая до того места, где кристально-прозрачный Гунделен вливается в бурливо-пенистый Баксан, Кургоко еще издали увидел сначала легкие дымки нескольких костров, а затем и стоянку сераскира со всей его свитой. Хотя костры развести уже успели, но с шатром Алигота вышла заминка: колья растяжек никак не хотели лезть в каменистую землю. «Ханское око» восседало тут на толстом валике из туго скатанной кошмы и недовольно зыркало по сторонам. Приближенные — в основном крымцы, но тут же был и князь Алигоко — унылой безмолвной толпой стояли перед сераскиром, почтительно потупив взоры, слегка ссутулясь и втянув головы в плечи. Чуть подальше, у самой реки, оживленно галдела, перекрикивалась и переругивалась сераскирская «гвардия». Эти бравые вояки не могли бы вести себя тихо даже в присутствии пророка Магомета.
Шагов за полсотни до паши князь Кургоко спешился, а подойдя к нему, склонил голову и прижал правую ладонь к сердцу.
— Будь славен твой путь, пресветлый Алигот-паша! Сераскир слегка пошевелился на своем седалище и засопел: это, очевидно, означало его желание встать и ответить на приветствие.