— Нет, — возразил кто-то другой. — Упал в Шеджем вместе с этим железом. Это точно, клянусь копьем, которым я сегодня спешил всадника!
Нальжан ничего не сказала. Все так же, держа на руках бесчувственного Канболета, твердой своей поступью зашагала она в сторону крестьянских жилищ.
Туда же несли и Емуза…
Сана шла рядом с телом отца и все еще не расставалась с живым пушистым комочком, пригревшимся у нее на груди.
Кубати очнулся, лежа на спине, связанный по рукам и ногам. Ему показалось, что земля под ним трясется и покачивается, и он не сразу сообразил, что трясется не земля, а двухколесная арба с высокими бортами, которую резво тянет вперед пара сильных лошадей.
Он увидел над собой черное небо, усеянное необычно крупными и яркими звездами, — такими они смотрятся только из глубокого ущелья. В ушах стоял несмолкаемый шелестящий шум, сквозь который изредка пробивались раздраженные возгласы возницы, да цокот подкованных копыт по каменистой дороге. Кубати попытался повернуть голову, но от боли поплыли перед глазами зеленые полумесяцы, и юноша закусил губу. Он ощутил у себя на макушке рану, к которой прочно прилип войлочный верх его шапки: хорошо, что она не свалилась после удара по голове, помогла крови остановиться.
Шум в ушах стал сильнее и перешел постепенно в мощный рокочущий гул, а небо вдруг сузилось с двух сторон, словно кто-то прикрыл перед носом Кубати створки огромных и темных — еще темнее, чем небо, — дверей, и в этом слегка скособоченном дверном проеме осталась лишь узкая щель с неровными краями.
Кубати понял, что проезжает самую страшную теснину Чегема, где отвесные гранитные стены вздымаются на головокружительную высоту, а этот гулкий рев, ставший теперь просто оглушительным, исходит от знаменитых водопадов, о которых ему рассказывал Куанч. Густая водяная пыль, иногда мельчайшие брызги от низвергающихся сверху мощных потоков приятно освежали лицо Кубати, и он поспешил даже раскрыть пошире пересохший рот и вскоре почувствовал облегчение: жажда уже не мучила, утихла и боль от раны.
Но пришла другая боль — боль стыда и досады за все случившееся, и еще мучительнее было от того, что Кубати всего случившегося как раз не знал. Он знал, только, что на него напали, когда он поил коней, два свирепого вида незнакомца и, пока одного из них Кубати зашвыривал в бурную стремнину реки, кто-то третий ошеломил его сзади ударом по голове. Было ли нападение на дом, и если да, то чем оно кончилось? А может, все обошлось только похищением его одного?
Как же тогда его незаметно протащили мимо дома, к мосту? Кубати терзался этой неизвестностью и нехорошими предчувствиями. Он не заметил даже, как стал постепенно стихать шум водопадов и расширяться проем между высокими стенами; верхняя часть одной из них была сейчас ярко освещена лунным светом.
Но вот неожиданно подул ветер и пригнал с верховий ущелья бесчисленные отары косматых дождевых туч, которые быстро поглотили все звезды. Ночь стала настолько черной, будто и луна, войдя в один рукав пророка Магомета, на этот раз не захотела, вопреки его чудодейственной воле, выходить из другого рукава.
Хлынул обильный и шумный ливень, какие бывают только в горах, да и то лишь в начале лета.
Раздались громкие голоса людей, все время, видно, ехавших впереди, кто-то что-то скомандовал, и арба затряслась, закачалась еще сильнее. Потом она сделала резкий поворот от берега реки и медленно поползла вверх по крутой ухабистой дороге. Вскоре послышался басистый лай пастушьих собак, а через некоторое время арба остановилась. Три или четыре овчарки бесновались совсем рядом. Их с трудом уняли, и стало тихо. Теперь до Кубати отчетливо доносилось каждое слово:
— Тут псиной воняет, в вашем грязном балагане! — это было сказано по-татарски — злым, капризным и очень знакомым голосом. — Наверное, и блохи есть! — еще немного, и Кубати вспомнит…
Нет, вспоминать не пришлось.
— Пока придется воспользоваться хоть таким убежищем, сиятельный Алигот-паша! — ответил ему кто-то с заметным балкарским выговором. — А новый балаган сейчас начнут делать. Готов будет скоро.
«Неужели конец мой пришел? — подумал Кубати. — Вот ведь в чьи когти я попал, тхамишка[73] безголовый!» На Кубати накинули — нашлась добрая душа! — бурку. Скоро он пригрелся под ней и незаметно для себя… уснул.
К утру дождь перестал, но погода была прохладной и пасмурной. Овцы, принадлежащие таубию Келеметову, не разбредались по пастбищу, а жались в кучи, уныло свесив головы.