— Уэй! Молодой Шогенуко! — рявкнул хриплым басом князь Джанкутов. — Я тебя узнал еще издали. Ведь у меня глаза, как у голодной рыси!
— Да будет счастливым твой путь и достижимы его цели, добрый наш князь! — сказал Жамбот, спешиваясь и подходя к арбе.
— И тебе удачи… Не обидишься, если я не слезу с арбы, если у тебя нет ко мне большого разговора? Ведь не так уж молод я…
— Какие могут быть обиды! Но я не один. Ты слышал, наверное, о Мысроко Тамби?
— А-а! Так это он и есть, потомок египетских меликов? Придется слезать с арбы. — Берслан, кряхтя, приподнялся и ударил в ладоши. — Эй! Сами не знаете, что делать? — крикнул он своим приближенным.
Ему помогли спуститься на землю. Мысроко уже стоял рядом с Жамботом.
Берслан Джанкутов был высокого роста, широкоплечий, длиннорукий, но все эти качества как бы заслонялись поистине необъятным брюхом, мерно колыхавшимся при ходьбе, при смехе и даже при разговоре. Пухлые щеки, начинаясь от самых глаз, заплывших жиром, спускались ниже подбородка и лежали на плечах. Мясистый нос крючковато нависал над верхней усатой губой, а толстая нижняя губа нависала над подбородком, покрытым редкой растительностью, сквозь которую просвечивали тугие жировые складки короткой шеи. На нем была простая, без газырей, черная черкеска, сильно засаленная на груди и на рукавах, и какая-то бесформенная шапка из хорошего серого каракуля. У пояса болтались богатый кинжал с необычно длинной рукоятью и кривой нож в серебряных ножнах.
Берслан приподнял указательным пальцем правое веко и открыл глаз пошире. Мысроко чуть не вздрогнул, ощутив на своем лице острый проницательный взгляд умного и властного человека. Ему даже подумалось, что глаза у этого необъятного князя и в самом деле зоркие, как у голодной рыси.
— Пусть радость сопутствует тебе на земле Кабарды, пришелец из Мысыра, — пробасил Берслан.
— Пусть счастье будет всегда с тобой в дружбе, старший князь, — чуть поклонился, прижав руку к груди, Мысроко.
— Сядем, — предложил Джанкутов. — Ноги надо беречь. Вы, князья, гости моего привала.
Люди Берслана уже успели расстелить на земле несколько войлоков, разложить извлеченные со дна арбы не подушки — целые мешки с шерстью. А вот уже и вязанка дров снята с вьючной лошади, и веселый огонь вспыхнул под большим медным котлом. Двое парней ловко снимают шкуру с барашка из того внушительного стада, которое следовало за берслановским ополчением: Джанкутов и в походе не любил в чем либо себе отказывать. Потому и скрипела в обозе телега, где в тугой соломе покоились пузатые, глиняные сосуды с мармажеем.
Возил с собой князь мед и орехи, сушеные фрукты и острые приправы к мясу. Даже походный курятник на колесах был у Берслана, и куры прилежно несли ему яйца. Не в пример другим князьям-воинам, относящимся к еде с пренебрежением, Джанкутов редко давал отдых своим крепким челюстям. Вот и сейчас у него была в левой, руке недоеденная баранья нога. Он первым сел па разостланную кошму, оперся локтем на подушки и продолжал трапезу, которой только что занимался в своей арбе. Сделав знак свободной рукой, Берслан промычал что-то приветливое. Очевидно, это означало приглашение садиться.
Мысроко и Шогенуко сели. На кошме тут же появилось деревянное блюдо величиной не меньше тележного колеса: на блюде куски вяленого мяса, сыр, лепешки. Перед каждым поставили по одной объемистой чаше, а рядом с Берсланом еще и глиняный сосуд — коашин — с налитком. Отбросив в сторону обглоданную кость, Берслан несколькими осторожными ударами рукояткой ножа ослабил пхамыф — деревянную пробку из негниющего дерева, и она вылетела из горловины коашина, увлекая за собой клочья желтой пены. Чувствовалось, что Джанкутов любил собственноручно распечатывать и разливать мармажей.
— Надо попробовать, не испортилось ли питье, — взволнованно прохрипел Берслан и опрокинул над своей раскрытой пастью сосуд, из которого можно было бы напоить трех лошадей.
Густая влага ласково булькнула и полилась непрерывной струей в самую широкую на всем Кавказе глотку. Было слышно, как благородное питье глухим водопадом обрушивается на дно Берслановой утробы. Выглотав, наверное, половину коашина, толстобрюхий князь стал наполнять чаши.
— Ахыном клянусь, подходящий мармажей, — сказал Берслан, вытирая губы рукавом черкески. — Теперь будем нить.
Мысроко Тамби и Шогенуко Жамбот отхлебнули из своих чаш и похвалили напиток. Берслан спросил у Тамби, случалось ли ему пить что-либо подобное в заморских краях? Мысроко отрицательно покачал головой и сказал, что пить хмельное в Египте совсем не приходилось и что он до сих пор еще не решил, совершает ли мусульманин грех, употребляя хмельную махсыму, или нет. Поговорили о Египте, о турках, о мусульманстве. Берслан заявил, что ислам, возможно, и лучшая религия в мире, но стоит ли спешить отказываться от своих привычных божеств? Сначала нужно добиться, чтобы кабардинские князья навели порядок на своей земле. И не грабили друг друга, не враждовали. Разве нет у Кабарды богатых соседей?
Мысроко с интересом выслушал речь Берслана, сопровождавшуюся громким чавканьем и отрыжками, подумал немного и сказал:
— Да, уважаемый князь, я заметил, что Кабарда ныне мало похожа на государство. Скорее — это большое военное селище, где много вождей и мало порядка.
Джанкутов снова подпер пальцем веко правого глаза и внимательно посмотрел на Мысроко.
— Верно говоришь. Сейчас это и на самом деле так. Но скоро будет по-другому. Мы каждому укажем на его место и поставим к стойлу, возле которого он может есть. Все будут послушны старшим князьям, — Берслан ударил себя в грудь бараньей ляжкой, — и не будет никаких споров и кровавых распрей. Скоро вся Кабарда узнает, кому кушать печенку, а кому жрать требуху. Уорки теперь станут разделяться по разным степеням. Самая высокая степень знатности, почти равная князю, — это тлекотлеш. Они, тлекотлеши, живут в своих собственных селениях, а в своей свите, как и князья, имеют уорков. К первостепенным я отношу и уорков-дыженуго [29]. Они, правда, ниже, чем тлекотлеши, но если три поколения какой-нибудь семьи дыженуго совершают славные военные подвиги, то четвертое колено может быть возведено в степень тлекотлешей. К дыженуго будут причисляться знатные лица и даже князья, пришлые из соседних земель или отдаленных стран. Он» будут еще называться «кодзь» — прибавка…
Мысроко задумчиво и как-то уж очень спокойно посмотрел на Берслана, но тот сразу оговорился:
— К потомку египетских меликов это не относится. Родовое имя Тамбиевых будет стоять особо.
Мысроко хотел было спросить, что значит «стоять особо», но Берслан передышки не сделал, а продолжил речь об уорках:
— После дыженуго идут второстепенные: мы назвали их пшиш-уорками, или, это уже в мою честь, берслан-уорками, Эти дворяне живут при княжеских усадьбах, служат князьям и получают от них щедрые подарки. Сословие берслан-уорков тоже наследственное, но быть к нему причисленным может и достойный выходец из третьестепенных уорков. Третьестепенные носят почетное наименование уорк-шаотлехус и служат тлекотлешам. Требуется разделение и среди низкорожденных, черных людишек. Ну, тут все гораздо проще: свободные крестьяне — тлхукотли, которым предоставляется честь носить, оружие и входить в военную дружину; крепостные — пшитли и наконец унауты — рабы. Вольноотпущенные крепостные — пшикеу — тоже могут иметь оружие.
Столь пространная речь, видимо, отняла много сил князя Джанкутова, и, чтобы восстановить их, он надолго приник к горловине коашина. (Чаша, правда, стояла рядом, но Берслан «по рассеянности» ее не заметил.) Дно коашина поднималось все выше и выше, пока не прекратилось бульканье живительной влаги.
Джанкутов оторвался от сосуда, посмотрел на него недоверчиво и отбросил в сторону.
— Эй! Кто там у нас за кравчего?! — сердито прохрипел князь. — Давай новый коашин. Не видишь разве, моим гостям понравился наш мармажей!