Не раз нам придется сталкиваться с далеко идущими последствиями мысроковского хаджа. Первое столкновение произойдет через долгие годы после смерти потомка египетских монархов.
За это время в горах растает куча снега величиной с Ошхамахо.
Пройдет век, и еще полвека, и еще четверть века… Магеллан совершит кругосветное плавание. В Риме построят собор святого Петра. Пышным цветом расцветет пленительный век Чинквеченто, осененный гением Леонардо, Микеланджело, Рафаэля. Мир переменится, страны Европы будут и дальше двигать вперед науки, искусства (ну и армии тоже, без этого никак нельзя!), а Кабарда останется почти такой же, как и была. Разве только участятся войны с заморскими грабителями, да появятся добрые, но надолго прерываемые связи с великим северным соседом. В середине шестнадцатого столетия от P. X. кабардинцы добровольно присоединятся к России, выдадут замуж за грозного царя Ивана княжну Темрюковну, дочь того самого Темрюка Илдарова, что так отважно сражался с крымцами.
«И проходили попы хрестьянские, крестили пятигорских черкас», но мало в этом преуспели. Давление со стороны ислама окажется впоследствии куда мощнее…
Русским царям частенько будет не до «черкас». Тут Казанское ханство да Астраханское, там — большие хлопоты от крымских татар, а с запада поляки паки прут и паки со своими лжедмитриями окаянными, из полночных стран наскакивают задиристые, как петухи, шведские венценосцы, а под боком, у себя дома, — крестьянские волнения.
А мир уже начнет понимать, что он круглый, что он вертится сам и сам же вокруг солнца вращается. Правда, земным владыкам будет еще далеко до понимания той простой истины, что самые громкие подвиги совершаются не под рев мортир и кулеврин, не в завоевательных походах и не при свете пылающих городов. Владыки земные, наверное, очень бы разгневались, если бы им сказали, что не их кровавыми деяниями будут восхищаться далекие потомки, а тихими трудами неких людей, при жизни не возносившихся на вершины славы.
Трудами, например, одного англичанина из города Стратфорда, человека незнатного и небогатого, сочинившего несколько историй про выдуманных им королей, принцев, дворян разных званий и даже слуг.
Или трудами однорукого бунтаря-правдолюбца, который за годы сидения в испанской тюрьме исписал ворох бумаги, поминая на каждом шагу странного джигита по имени Дон-Кихот.
Или трудами длиннолицего поляка, не нашедшего для себя более приличного занятия, чем разглядывание звездного ночного неба и рисование всяких кружочков и кривых линий.
…Век, еще полвека, еще четверть века… Мир подлунный оставался для Кабарды таким же, как и прежде, — ничуть не круглее. И он совсем не вертелся. И все с тем же упрямым постоянством, достойным лучшего применения, враждовали между собой князья.
ЧАСТЬ ГЛАВНАЯ
ХАБАР ЧЕТВЕРТЫЙ,
подтверждающий, что ворон кружит там,
где лежит падаль, а уорк — где лежит богатство
— Как ты меня напугала, проклятая змея! Ведь я чуть не наступил тебе на хвост! Жаль, что в нору, гадкая тварь, заползла, а то палка моя наготове… Теперь ты, наверное, смеешься над старым Адешемом. Ну, смейся, смейся, подлая! В своей норе не то что змея, даже мышонок — герой. А мы еще посмотрим, далеко ли ты спряталась…
Адешем — бедный, но всеми уважаемый крестьянин, пшикеу, — больше всего любил разговаривать сам с собой или с лошадьми тлекотлеша Тузарова, чьи табуны все лето паслись на сочном разнотравье в верховьях реки Балк.
Лошади никогда не придирались к речам Адешема, не искали в них неудачных слов или кривого смысла, никогда не перебивали. Сам себя Адешем прерывал редко. А ведь среди людей, прежде чем сесть, надо осмотреться, а прежде чем сказать, надо подумать.
Расковыривая крепкой палкой нору в пологом и рыхлом каменистопесчаном откосе, почтенный табунщик продолжал без устали поносить змею:
— Уж я доберусь до тебя, коварная гадюка! Мазитха, бог лесов, да Шумуц, бог всякого дикого зверя, не откажутся помочь бедному табунщику. Чуть не ужалила, а?! Да еще в такое время. Все лето прошло спокойно, уж сегодня мы собираемся гнать лошадей на Тэрч [34], в Тузаровское селище. А что, если б я получил смертельную каплю яда? Не видать мне тогда ни Тэрча, ни двух заработанных овец, ни жеребенка. Да кто знает, может быть, Каральби Тузаров подарил бы мне и жеребенка… — Палка наткнулась на что-то твердое, и раздался короткий приглушенный звон металла. — Э-э-й, змеиная гуаша! Уж не в железном ли доме ты живешь? — Адешем еще сильнее заработал палкой и отхватил широкий пласт песчаника. — Это что такое?! Так и есть: змеиный дом из железа. Клянусь златощетинной свиньей Мазитхи, сверху тут истлевшая кожа, а под ней — настоящий булат! Да ведь это панцирь! — Адешем ухватился рукой за край панциря и извлек его на свет божий.
Когда табунщик очистил стальную поверхность от песка и мелкой кожаной трухи, он так и сел, позабыв о змее, которой мог неосторожно прищемить хвост, причем не ногой, а другой немаловажной частью тела. Однако змея куда-то исчезла и больше о себе не давала знать. Адешем повернул панцирь, и ему прямо в глаза попали лучи утреннего солнца, отразившиеся от золотой львиной морды. Старик раскрыл рот, но заговорил не сразу, а после того, как пришли на ум подходящие слова. А они долго не приходили.
— Вот тебе и дом змеиной гуаши! Нет, не для гадючьего племени сработан этот булат. Наверное, много стоит такая вещь. Уж теперь Каральби обязательно подарит мне жеребенка чистых кровей. А овец даст из числа самых лучших. Может, еще и барана в придачу…
Старик от души поблагодарил Мазитху, которого он считал своим покровителем, и на всякий случай Емиша, бога домашних животных, затем облек панцирем свою тощую грудь.
— Ха! Сюда мне еще не достает золотого оружия. Да шлема на голову. А на ноги просятся сафьяновые тлях-стены вместо грубых шарыков с ноговицами — хурифа-лей, из шкуры бараньей…
Адешем поспешил к остальным табунщикам. Они с восхищением полюбовались панцирем и предложили старику тотчас же ехать к Тузарову: с табуном управятся и без Адешема.
Обрадованный старик быстро собрался и погнал своего смирного, не привыкшего торопиться, коня вниз по реке, в сторону восхода. К середине дня он уже далеко углубился в обширные пространства дремучих лесов, сплошь покрывавших в те времена междуречья Малки, Баксана, Чегема, Черека и Терека. Реки тогда были полноводные, и даже через более мелкую, чем названные, через Куркужин всадник мог переправиться не в любом месте. А все потому, что большие широколиственные леса берегли воду…
Из-за недавних дождей брод через Баксан оказался глубже, чем обычно: вода доходила коню до середины груди. Адешем едва не вывалился из седла, когда его саврасый оступился на скользком камне и с трудом удержался на ногах.