Поскольку сегодняшний репортаж взялась писать Анджела и у меня до встречи с ней оставалось пятнадцать минут, я пододвинул к себе толстую пачку листов и стал читать признание Алонзо Уинслоу.
Интервью с ним проводили работавшие по этому делу детективы Гилберт Уокер и Уильям Грейди из полицейского управления Санта-Моники. Оно началось в воскресенье, 26 апреля, в 11 часов утра, примерно через три часа после того, как Уинслоу был доставлен в Санта-Монику и заключен в камеру. При интервью использовалась стандартная форма «вопрос-ответ», содержавшая очень мало описаний. Читать его было легко, поскольку и вопросы, и ответы поначалу отличались лапидарностью. Все это чем-то напоминало игру в пинг-понг.
Детективы начали с того, что зачитали Уинслоу его права и, принимая во внимание шестнадцатилетний возраст подозреваемого, заручились подпиской с его стороны относительно того, что он понимает, о чем идет речь. Потом детективы задали ему серию стандартных вопросов, какие обычно задают при интервьюировании несовершеннолетнего. Означенные вопросы предназначались для выяснения, понимает ли несовершеннолетний разницу между добром и злом в широком смысле этого слова. Когда с этим было покончено, начался собственно допрос, который я бы скорее назвал своеобразным словесным поединком.
Уинслоу пал жертвой собственной самоуверенности и допустил древнюю как мир ошибку, решив, что он умнее следователей и сможет перехитрить их. Он не только надеялся убедить их в своей полной непричастности к этому делу, но, похоже, и выведать кое-какую информацию о том, что им известно, и вообще о ходе расследования. Так что он охотно согласился разговаривать с ними — ибо какой подросток, не чувствующий за собой вины, откажется от разговора с полицейскими? — и они играли с ним как кошка с мышкой. Улыбались, кивали, делали вид, что верят каждому слову, и с готовностью записывали все его невероятные объяснения и лживые ответы.
Я быстро пролистал около двухсот страниц, где Уинслоу все отрицал, утверждал, что знать ничего не знает и не видел ничего, даже отдаленно касавшегося убийства Дениз Бэббит. Тогда, в самом разгаре завязавшейся между ними непринужденной беседы, детективы неожиданно озадачили парня вопросом относительно его местонахождения в ночь убийства. Они надеялись или поймать его на явной лжи, чтобы потом, когда она выплывет наружу, ткнуть парня в нее носом, или — что было для них равно полезно — установить некий реальный факт, который, взятый в качестве отправной точки, помог бы им строить допрос в дальнейшем.
Уинслоу ответил им, что спал дома и его «мамаша» — читай: Ванда Сессамс, — может это подтвердить. Он также продолжал отрицать свое знакомство с Дениз Бэббит и говорил, что никогда даже не слышал о ней. Кроме того, он в очередной раз повторил, что ничего не знает о ее похищении и убийстве. Он стоял на этом как скала, но, начиная со страницы 305, детективы начали лгать и расставлять ему ловушки.
Уокер:
— Нет, Алонзо, так дело не пойдет. Пора уже сказать хоть что-нибудь. Надеюсь, ты не думаешь, что твои постоянные «нет» и «я ничего не знаю», помогут тебе выйти отсюда? Мы в курсе, что кое-что тебе все-таки известно. Я лично в этом не сомневаюсь, сынок.
Уинслоу:
— Ни черта я не знаю. Я даже не видел ту девушку, о которой вы все время упоминаете.
Уокер:
— Неужели? Тогда как ты оказался на записи, запечатлевшей тебя выходящим из машины, брошенной на парковочной площадке у пляжа?
Уинслоу:
— О какой такой записи вы говорите?
Уокер:
— О той, что сделана видеокамерой, установленной на парковке. Она зафиксировала, как ты выходишь из этой машины. Кроме тебя, согласно записи, никто к этой машине даже не приближался до того времени, пока в ее багажнике не обнаружили труп. Эта запись возлагает вину за убийство на тебя, парень.
Уинслоу:
— Нет, это был не я. Я этого не делал.
Насколько я знал из документов суда, предоставленных мне адвокатом, никакой видеозаписи, где была бы зафиксирована стоявшая на пляже у парковки «мазда» жертвы, не существовало. Но я также знал, что Верховный суд США не возражал против того, чтобы полицейские лгали подозреваемым «для пользы дела» и в том случае, если ложь не могла повредить невиновным. Следователи же, отталкиваясь от оставленного Уинслоу отпечатка пальца, априори определили его как виновного и толковали установку суда расширительно, то есть не останавливались ни перед какой ложью, чтобы подтвердить его причастность к убийству, что, как я понял, и заставило Уинслоу в конечном счете сдать свои позиции.