«Если принять определенное сексуальное „травматическое“ переживание в качестве наиболее обычного (по Фрейду, единственного) повода к заболеванию, то, по моему мнению, возникновение этой болезни следует представлять себе схематически таким образом: женщина находилась под влиянием какого-нибудь полового впечатления или представления, которое она восприняла в известном прямом или непосредственном отношении к себе. И вот в ее психике разгорается конфликт. С одной стороны, мужская оценка, которая насквозь проникла в ее существо, привилась к ней, перешла в ее сознание в виде доминирующего начала, заставляет ее отвергнуть это представление, возмущаться им и чувствовать себя несчастной из-за него. С другой стороны, ее собственная женская природа действует в противоположном направлении: она положительно оценивает это представление, одобряет, желает его в самых глубоких бессознательных основах своего существа. Этот именно конфликт постепенно нарастает и бродит внутри ее, пока не разряжается припадком».
Сексуальное «травматическое» переживание, в данном случае — половой акт, который героиня не стала прерывать для спасения ребенка и под аккомпанемент которого он выпал из окна. Это состояние героини, показанное фон Триером, когда она, не отрываясь от процесса соития, безразлично взирает на гибель ребенка, есть блестящая иллюстрация на тему гетеры, которая хочет «исчезнуть в половом акте, уничтожиться, превратиться в ничто, опьянеть до потери сознания от сладострастного наслаждения».
В дальнейшем, в период скорби о погибшем сыне, героиня полностью забывает об этом своем состоянии и обо всём, что из него воспоследовало. Она корит себя за то, что могла бы остановить ребенка (при этом, разумеется, не помня, что непосредственно видела, как он шел на смерть), она говорит, что тоже хочет умереть вслед за ним. Кажется, что она говорит и переживает как мать. Но если учесть происходящее далее, а также вспомнить, что незадолго до всего этого она деформировала ребенку кости, нарочно надевая ему на ноги неподходящие ботинки, то возникает вопрос — действительно ли в ней есть что-то материнское? Или то, что внушает ей скорбь — это, как говорит Вейнингер, «мнимое», «внешнее я», «чужеродное тело в сознании», «мужская» по своей природе нравственная оценка произошедшего?
Скорбь героини по поводу смерти сына, несомненно, настоящая, она не симулирует ее. Истерички «глубоко верят в свою искренность и нравственность», пишет Вейнингер. «Страдания, которые причиняют им нестерпимые муки, не являются плодом их воображения». Героиня искренне скорбит, но эта скорбь, как говорит врач в больнице, «нетипична». Потому что внушена ей «внешним я», усвоенной ею «правильной» оценкой матерью гибели сына. А потом эта скорбь переходит в тревогу. Она, говоря словами Вейнингера, «превращается в поле битвы между бессознательной для нее вытесненной природой и хотя сознательным, но неестественным для нее духом». При этом вытесненная собственная природа внушает чудовищный страх.
Может быть, когда-то, до написания диссертации о женоубийстве, в героине фон Триера действительно было что-то материнское. Но эмансипация гетеры началась еще до событий фильма. Женщина-мать подавляется, женщина-гетера высвобождается. Таков основной вектор происходящего с героиней фильма. Такова основная логика происходящего в западном обществе.
Когда в финальной части фильма фон Триера эмансипация достигает известной стадии, становятся видны те черты, которые описывают Вейнингер и Эвола.
Во-первых, уже упомянутое растворение в половом акте, соединение эротики и разрушения (гибель ребенка).
Во-вторых, органическая лживость.
Когда героиня испытывает мимолетное раскаяние по поводу того, что избила мужа и вкрутила ему в ногу точило, она вдруг со слезами бросается к нему, однако быстро приходит в себя и говорит: «Плачущая женщина — манипулятор. Лживы ноги и глаза, груди, зубы, волоса». И оставляет его с точилом в ноге.
В-третьих, принципиальная бесформенность, «текучесть» обнажающейся гетерической женственности и отчаянный поиск ею мужской «формы».
С момента эмансипации всё внимание героини сосредоточено на муже, но ее поведение по отношению к нему до абсурдности противоречиво. Она его приковывает к месту, чтобы он не ушел. Она совершает с ним коитус и сразу после этого «казнит» ударами по половому органу, а затем снова добивается его оргазма. Когда он уползает с грузом в ноге, вся ее жизнь сосредотачивается на задаче найти его. Природа в лице ворона помогает ей в этом. Найдя мужа, она в исступлении пытается извлечь его из лисьей норы в корнях дерева. Поскольку это не удается, она засыпает его сверху землей. А чуть позже вдруг раскаивается в этом, помогает ему вылезти и даже пытается избавить от груза, привязанного к ноге.