— Ничего, — сказал я и понял, что мне нужно отсюда поскорее убраться. — Извини, Лена. Ты права. Пойду, посплю.
И удалился под шушуканье девушек. На лифт я даже не посмотрел. Что, если я снова увижу внутри кабины рыжеволосую девушку, которая будет стоять в углу лифта и шептать мне: «Не делай этого»? Или парня в джинсовом костюме, который будет буравить меня своими бездонными глазами, в которых затаилась боль — невыразимая, бесконечная?..
Они спасли меня. Отговорили от ошибки, которую сделали сами, приговорив себя к вечному заключению в сводах старого университета. Но у меня не было гарантий, что они не передумают — и не решат взять меня к себе, чтобы я тоже испытал то, что чувствуют они. Я больше не мог смотреть на гладкую металлическую дверцу лифта. Не мог…
Я шёл по лестнице. Половину пути преодолел нарочито спокойно, засунув руки в карманы, потом сорвался и побежал. Охранники у входа проводили меня удивлёнными взглядами.
В первый день новой жизни я проснулся рано. Когда открыл глаза, спальня была ещё погружена в серый предрассветный полумрак. Я потянулся на постели и бросил безразличный взгляд на хитросплетение зелёных линий на обоях. Глупое занятие. Как я только мог видеть в нём смысл?
«Хорошо, что я не провалил экзамен», — подумал я и начал вставать. День обещал быть длинным и жарким, и мне предстояло многое сделать.
2006 г.
Терма
Терма означает смерть.
От востока и до севера, от юга и до далёкого запада, где на горизонте сереют очертания города, полыхают пески. Жёлтый цвет, цвет лихорадки и покойника, режет глаза. А если взглянуть на небо, дабы хоть на мгновение отдохнуть от этого ядовитого цвета, то увидишь солнце, пылающее посреди чистейшей синевы — та же жареная желтизна, щедро разлитая чьей-то рукой, не знающей пощады. Пощады нет и не может быть, ведь эта пустыня наречена Термой, что означает «смерть» и не обещает ничего хорошего смельчакам, которые настолько самонадеянны, что думают, будто могут её пересечь.
А вот и сегодняшний смельчак. Под знойными лучами проведён всего день, но ноги уже едва движутся, опалённые горячими песками, которые норовят уйти из-под подошв, разверзнуться ртом-бездной. Кожа, бывшая белой и гладкой, обрела желтоватый оттенок, перенимая цвет окружающей пустоты. Шаги, бывшие уверенными и смелыми, теперь даются с трудом. Драгоценная вода невидимыми потоками уходит из организма вместе с каплями пота и дыханием. И её не остановишь, не попросишь задержаться на минуту: вода уходит, а в песчаных дюнах всё яснее вырисовывается торжествующий оскал Термы.
Посмотрите на неё, нашего смельчака, пока она сидит на песке и отдыхает, делая осторожные глотки из прозрачной бутыли, в которой плещется тёплая вода. Это женщина лет тридцати, с густыми и длинными чёрными волосами, высокая и статная, но измотанная. Одета налегке, как и подобает в пустыне: тонкое голубоватое платье, на ногах — деревянные босоножки. Одна посреди раскалённых песков; за десятки миль, кроме неё, никого нет, даже животных и растений. Терма — край победившей смерти, единоличная вотчина песчаных крупинок.
Женщина не задерживается на месте привала. В условиях недостатка пищи и воды каждая секунда бездействия — пустая растрата сил. Поэтому она тяжело встаёт и снова начинает идти на восток. Солнце шаловливо скользит за её спину, выжигает голубую краску из ткани платья. Тень на песке неуловимо удлиняется, прыгая перед своей хозяйкой. Но женщина не обращает на тень внимания — взгляд чёрных глаз устремлён за горизонт, где, если включить воображение, за тысячи и тысячи миль можно угадать какую-то синеву. Может быть, это горы. Может, океан. А может, лес. Никто не знает и никогда не знал. Если она доберётся до этой таинственной синевы, то станет первой. Но шансы ничтожно малы. Терма это знает, поэтому не перестаёт ухмыляться, показывая ей свои зубы — в рисунках дюн, в перистых облаках на вышине, в молчании, которое накрыло землю.
Ева — так зовут женщину — не пытается гадать. Для неё в этой жизни существует только очередной шаг по песку, который, хоть и на малую толику, отдаляет её от города, который изгнал её в убивающую пустыню, и приближает к тому, что находится на другой стороне. Всё остальное слишком страшно, чтобы думать над этим. Лучше отдаться ритму шагов — очень медленно, но идти… идти… распарывать жёлтую ткань, двигаться к тончайшей линии, где она соприкасается с небесной бирюзой.