Я отчаянно старался в который раз убедить себя, что мне привиделось. Просто привиделось. С кем не бывает. Но вот проблема — бомж оказался завсегдатаем этих мест, и его исчезновение не прошло незамеченным. Конечно, громкого дела или даже заметки в газете не было и в помине, но сам слух до меня дошёл. Старик исчез, словно его и не бывало на этом свете.
Это был предел. С тех пор я провожу время исключительно в квартире, отказываюсь куда-либо выходить. У меня круглосуточно горит мягкий свет люминесцентной лампы, не отбрасывающий теней, а перед сном я принимаю сильное снотворное, чтобы не видеть сны. Когда не сплю, в основном думаю о своём положении — теперь никуда ходить не нужно, и времени для раздумий предостаточно. Я думаю о мирах, которые невидимы нам, но грозны и могущественны, и если их обитатели ещё не раздавили кончиком пальца наш маленький мирок, то только потому, что им этого пока не хочется. Я думаю, мне сильно не повезло, раз я оказался им для чего-то нужен. Не хочу думать, для чего именно. Но полагаю, что всё, произошедшее со мной — лишь прелюдия, подготовка. Они готовят меня, чтобы я не стал сопротивляться, когда однажды ночью — уже не во сне, а наяву — чёрный седан тихо подъедет за мной в пустоте туманной улицы и гостеприимно распахнёт заднюю дверцу. И я, умудрённый горьким опытом, молча спущусь вниз, напоследок поцеловав спящих крепким сном родителей, и покорно сяду в машину, готовясь к неизбежному страшному будущему. Чёрный седан унесётся прочь от улицы, от города, от мира, где я родился, и который, в принципе, не так плох, как о нём говорят. Ведь есть другие — тёмные и искажённые — миры, куда меня зазвали с недобрыми намерениями, где живут существа с кривыми руками до колен и синими глазами, горящими в ночи.
Вот там будет действительно хреново.
2005 г.
Цесилия
Говорят, надежда умирает последней; она одна остаётся гореть тусклой свечой среди полотнища тьмы, порождённого хаосом и отчаянием. После того, как робкое пламя надежды сгинет под напором ветра, человека уже ничто не может спасти — он навсегда теряется в тех тёмных задворках сознания, где мы никогда не были, а лишь изредка наблюдали издалека, млея от ужаса. Те несчастные, которые раз ступили на эти бесплодные земли, проводят остаток дней в стенах психиатрических лечебниц. Точнее будет сказать, что в палате заточено их тело; душа же продолжает бродить по стране теней и неверных шёпотов, пока её не поглотит милостивая кончина.
Моя свеча надежды пока не угасла — и это было единственное утешение в том немыслимом положении, в котором я оказалась. Тело моё окоченело за последние часы, будто превратившись в одну большую льдинку. Оно потеряло чувствительность и словно перестало принадлежать мне. Я с возрастающим трудом могла шевелить членами — но в меру своих истощающихся сил не оставляла попыток доплыть до спасительного света, который маячил перед глазами в издевательской близости.
Но всё было тщетно. Затопленный грот, куда меня занесло, был не очень большим, и в более спокойный час моря мне бы не составило труда выплыть из него за несколько минут. За сырыми и зловонными сводами сияло безоблачное летнее небо, на голубой выси парили перистые облака, задорно кричали чайки. Там продолжалась жизнь, которой я до недавних пор принадлежала, пока меня не оторвало от неё мощной приливной волной и не занесло в это миниатюрное царство смерти, которое высасывало из моего нутра жизненные соки.
Как я допустила столь чудовищную ошибку? Как позволила себе быть настолько глупой и неосторожной, чтобы не спастись от большой волны? И самое обидное — как так вышло, что на побережье в этот послеполуденный час я оказалась одна, совершенно одна, и ни один человеческий слух не уловит мои жалкие крики о помощи, которые глушит каменая стена грота? Вопросы были осмысленными, но бесполезными, их важность осталась в прошлом; теперь я просто рьяно боролась за свою жизнь, позабыв обо всём. Каждый раз после жестокого удара очередной волны я собирала в пульсирующий комок остатки сил и неистово гребла руками и ногами, чтобы достичь выхода из пещеры, где ярко-синим лезвием сверкал кусок неба. И каждый раз мне это почти удавалось; но в последний миг, когда казалось, что победа за мной, подлый прилив подкатывал новый гребень волны, и меня с отчаянным криком несло назад, где припечатывало к голому отвесному своду, покрытому моллюсками и илом. Я плакала навзрыд от беспомощности, кляла свою беспечность и силы природы, которые позволили этому случиться — но бьющееся сердце не хотело замереть навеки на дне проклятого грота, и я вновь плыла к своему спасению, чувствуя, как душа выходит из тела, ставшего грузным и неповоротливым. И так раз за разом, надежда за надеждой, отчаяние за отчаянием — конец той дороги упирался в безумие и смерть. Меня тянуло вниз, несмотря на то, что я давно сбросила с себя всю одежду, которая висела лишним грузом. Свеча надежды едва тлела. Небогатые мысли, сосредоточенные на повторении одних и тех же ободряющих слов, стали мешаться. Я боролась с исступлённым желанием расхохотаться, обратив лицо к потолку грота, и прекратить все попытки. Пусть вода подхватит меня, закружит в любовном вальсе, обнимет крепко и тепло, сделает частью себя, наречёт своей бесценной юной невестой — я не против!.. Мышцы гудят и готовы порваться, во рту — солёная вода, и её становится больше. Есть предел человеческим страданиям и выдержке, и я была очень близка к этой черте.