Ухмылка, однако, мгновенно исчезла, когда Иван сурово сказал:
— Ты не скалься! Я пришел не лясы точить. Знай, коли посмеешь силком Марьку одолеть — худо будет!
— Откуда ты взял… это самое?.. — бледнея, пролепетал Семка.
— Откуда — не твое дело. Но пусть тогда родня твоя загодя поминки готовит.
Если бы Иван кричал, выходил из себя, Семка не так бы оробел. Скорей всего, тоже вскипел бы, вступил в перепалку. Но суровое спокойствие, с каким держался Иван, заставило Борщова молча попятиться к калитке. Он всей шкурой почувствовал, что это не пустяшная угроза, брошенная сгоряча.
Какой был у Семки разговор с отцом — неизвестно. Но, надо полагать, отец поинтересовался, заставил сына выложить, зачем вызывал его Иван. Ибо в тот же день Матвей приехал к Марьке. Хмуро объявил:
— До приморозков Петрован с Лешкой стадо допасут, а ты убирайся от греха в Сарбинку. Не желаю, чтоб Семену моему голову из-за тебя проломили. Шибко дорогая голова, чтоб на кон, как бабку, ставить. Получай расчет сполна и уматывай!
Так Марька навсегда покинула землянуху у ворот поскотины.
5
Артели, в которой работал Иван, пофартило. Старатели нашли крупный самородок. Контора приняла его, но когда подошло время расчета, приемщик объявил: случилась промашка, проба показала — не золото это, а пустая порода.
Часто надували на приисках старателей. Но делалось это всегда ловчее, чем на этот раз. Набирали, например, в одну из артелей таких деревенских здоровяков, как Иван, которые могли без устали орудовать кайлой, таскать тачки и мало понимали в золоте. Во главе артели ставили «башлыка» — тертого, жуликоватого старателя, всегда готового вступить в сговор с приемщиком. (В татарских улусах башлыком звали волостного старшину, а старшины умели заниматься поборами, и рабочие по этой, видимо, аналогии, окрестили так и своего «старшого»). Артели во главе с «башлыком» выделяли самые богатые участки, и она добывала золота больше других, чаще находила самородки. «Башлык» вместе с приемщиком утаивал львиную долю добычи. Иван попал в артель, где собралось много бывалых старателей. Тут «башлыку» делать было нечего. И приемщику следовало остеречься. Однако жадность одолела его, и он решился на самый наглый прием — подменил самородок сходным камнем.
Старатели кинулись к управляющему. Тот и слушать не захотел. Проба, мол, есть проба. Показала не золото — значит не золото. А что приемщик вначале ошибся, так был он «под мухой».
Поняли старатели — сговор. А в этот же злосчастный день произошел обвал на другой копи, погибло пятеро рабочих из-за того, что контора поскупилась на рудную стойку. И взорвало рабочих. Вспомнили все прежние обиды, обманы, обсчеты… Остервенели, разнесли контору, приемщика порешили, а управляющий еле очухался после смертного боя. Выручили его стражники, вызванные загодя, но припоздавшие. Бунтовщиков разогнали, выловили зачинщиков.
Во время бунта на приисках оказался и Семка Борщов. Он приехал дотолковаться с управляющим об очередном сбыте свинины. Семка видел, как Иван кулаком опрокинул стражника, безжалостно избивавшего прикладом пожилого чахоточного старателя.
«А, влопался! Теперь поминки не по мне, а по тебе будут заказывать!» — мелькнула у Семки мысль.
По доносу Семки Ивана увезли в Томскую губернскую тюрьму. Потом прошел слух: смутьянов осудили: иных на каторгу, иных к ссылке в ледяную Якутию. Иван, по словам волостного пристава, получил каторгу.
Неизбывно было горе Марьки. Жила она теперь будто в полузабытьи. Что-то делала по дому, о чем-то говорила с отцом, с матерью, но ничто не касалось ее, как бы заживо оказалась погребенной в своем горе.
В эту-то тяжелую пору и явился опять к Безгубиным Матвей Борщов. Было теперь ему уже под шестьдесят, однако сила еще не покинула его, да и седина только слегка тронула виски. Выглядел в общем так, как иной мужик и в сорок не выглядит.
— А я опять за Марькой, — поясно поклонился он. — Прошу сызнова: отдайте ее нам. Только теперь уж не в няньки, а поставим в одну упряжку с Семеном моим.
— Сватом, что ли, пришел? — растерялся отец Марьки.
— Сватов зашлю погодя, чин-чинарем. Покамест потолковать хочу, чтоб в закрытые ворота потом не ломиться.
— Так Марька Семену твоему вроде не пара, — глянул отец на мать.
— Отчего не пара? Девка ладная, парню моему шибко поглянулась, сам послал.
— Приданого-то за ней нету…
— Семену моему женино приданое ни к чему. Он сам сумеет богатство нажить. А ежели я ему еще долю выделю, так не с Марькой приданое возьмем, а за Марьку, как киргизы, выкуп дадим. Пару вороных не жалко.