Семка никак не ожидал, что Марька побежит к пригону. Проводил ее недоуменным взглядом: «Что с девкой стряслось?»
Но когда увидел Ивана, от удивления и страха даже челюсть отвисла. «С неба, что ли, свалился? Или с каторги, варнак, убег?» — принеслось в голове. Не сразу до Красавчика дошло, что Марька намерена бежать с Иваном.
Вся толпа хлынула от ворот в ограду. Это сразу вернуло Семке уверенность. Он шагнул за Марькой, чтобы на правах законного жениха навсегда отбросить Ивана едкой насмешкой: «Не желаешь ли нам угодить — под венец проводить?»
Когда Иван перекинул Марьку через плетень, Семка рванулся вдогонку, но опоздал и встал остолбенело.
Творилась какая-то несуразица! Случалось, парни по сговору с девками выкрадывали их у родителей. Так делалось это под покровом ночи, на лихих конях. И то: чуть оплошай, догонят — тогда пощады не жди. Но чтоб днем да на людях — с ума надо свихнуться! Да еще увозил Марьку на лотке. Это было так же поразительно, как если бы сели они на помело и полетели над крышами деревни. Семке невольно подумалось, уж не правду ли болтали люди, что Марька знается с нечистой силой? Сзади раздалось многоголосое:
— Невесту украли!!
Затем прогремел дикий голос отца:
— Чего стоишь, раззява?! Догоняй!
Когда Семка бросился в погоню, а за ним поскакали другие, Иван с Марькой мчались уже далеко. Лоток летел по Длинному клину так, что и в бешеном намете коню уже было не догнать его.
Но впереди путь преграждала река. Налево согры, болото, направо поле, разгону хватит не надолго, лоток постепенно остановится. А пешком в открытом поле от коней не убежишь.
Иван решился на такое, о чем ни Матвей Борщов, ни Семка, никто другой из их преследователей даже помыслить не мог.
Хотя река покрылась слабым ледком, Иван направил лоток прямо по склону к реке. Марька, приготовившаяся скорее погибнуть вместе с Иваном, чем попасть в лапы освирепевшего Семки, заметив, что лоток мчится к реке, невольно затряслась и в страхе едва не свалилась в снег. Иван вовремя ухватил ее за плечи, крикнул в ухо:
— Замри камнем!
Лоток с бешеной скоростью вылетел на реку. И эта скорость оказалась спасительной. В обе стороны от лотка далеко разбегались по хрусткому ледку сверкающие трещины. И только у противоположного берега, когда движение замедлилось, ледок стал проламываться. Прозрачные льдинки проседали, перевертывались, вставали ребром за лотком. Но все же он успел вымахнуть на песчаный берег.
Иван вскочил, поднял на ноги словно прикипевшую к лотку Марьку, обнял ее порывисто, запрокинул голову и крепко поцеловал.
— Наша взяла, Марька! Взяла!! — сказал весело, победно.
Никакая погоня теперь была уже не страшна. На лошадях по такому льду не проедешь, и пешие не догонят. Скакать пять верст в объезд по мосту тоже бесполезно. Лес — вот он, рядом. За это время Иван с Марькой укроются в нем, исчезнут, как иголка в стогу сена. Заимок, охотничьих избушек, смолокурен и пасек в лесу немало, любая беглецов приютит. Да и шалаш на ночь не хитро поставить, для Ивановых да Марьиных рук — дело плевое. А пихтовая лапка что тебе перина — и духовита и мягка, первую-то ночь в таком шалаше даже приятнее провести.
Семка подлетел к берегу в тот самый момент, когда Иван целовал Марьку. Осадив коня у самой кромки, он в бессильной ярости выплеснул поток грязных ругательств.
— А ты, предатель, поцелуй своего жеребца! — крикнул ему Иван.
Такую оплеуху стерпеть Семке было невмочь. Тем более, что закатили ее принародно. Весь свадебный поезд сгрудился у реки. Все понимали, что Красавчик потерпел постыдное поражение.
Известна поговорка: победителей не судят. По местным же обычаям, если парню удалось скрыться с невестой от погони, он заслуживал уже не осуждения, а одобрения за лихость и мужество, за преданность своей любимой. Назавтра он свободно мог гулять свою свадьбу, и была ему честь и хвала. А над горе-женихом, у которого увели из-под носа засватанную девку, потешались долго и беспощадно: «Выхватили у раззявы лакомый кусочек прямо изо рта! И обглодыша не понюхал!» Зачастую кличка «Обглодыш» прилипала на всю жизнь.
Но такого позора, какой случился с Семкой, на деревне еще не видывали. Чтоб беглецы сумели не только уйти от преследования, но и могли целоваться на глазах у всех, безбоязненно насмешничать над женихом, — это было непереносимо.