— Нет, такого не маячит.
— Ну и слава богу! Значит, за нос водить никто не будет и рогатому не жить.
Подружка повернула зеркальце иначе.
— Может, теперь чего переменилось?
— Во, совсем иное дело: Мария Фоминишна показалась. Нарядная да приглядная.
— Показалась-таки! Нарядная? Наряд — к достатку, приглядность — к согласию. Жена перед мужем везде и всюду должна маячить, чтоб не забывал он дороги к дому.
Подружка поднесла зеркальце Марьке. Невесте не положено балагурить. Но назвать разрешалось все, что желалось иметь ей в доме, в хозяйстве. И скотины полон двор, и дом крестовый, и амбары с закромами зерна. Марька сказала:
— Вижу я милого Ивана Васильевича, себя возле него и детишек наших в счастье да радости.
Такое видение показалось необычным. Не принято признаваться в застолье в любви к собственному мужу и говорить не о достатке, а о счастье и радости. Все немножко опешили, наступила минутная пауза. Но вот кто-то в дальнем углу стола, среди молодежи, воскликнул восторженно:
— Вот это правильно! С таким муженьком, как Иван, более ничего не надо!
— Да и с такой женушкой Ивану — жить да любоваться.
Даже пожилые загудели одобрительно. Опять все пили, только невеста с женихом не пригубили. Дружки подняли их, поставили рядом. Ивана повязали белой шелковой лентой-поясом, Марьку — голубой. Потом заставили отступить ровно на шаг друг от друга.
Подружка взяла концы лент-поясов, невестин в левую руку, женихов — в правую. Все зорко следили за каждым ее движением, потому что наступал черед «крепления», самой важной части обряда.
— За самые концы держи! — советовали зрители. — Чтоб тютелька в тютельку.
— С кого начинать? — спросила подружка.
Тут ответ давали не жених с невестой, а родители жениха. Родителей невесты в застолье вообще не было. Находиться здесь им не полагалось, раз дочь ушла замуж «убегом». Назавтра молодые должны были пойти к родителям невесты с повинной. И тогда в невестином доме снова начиналась свадьба, только уже без обрядного застолья, а просто веселая пирушка с криками «горько».
Если жениховы родители желали показать, что выбор сына они не одобряют, то объявляли: начинать крепление с невесты. Этим они как бы говорили, что девка «обратала» парня. Если же невестку сын выбрал им по вкусу, тогда предлагали начинать с сына.
Однако старый солдат пристукнул своей деревяшкой и, как Марька, сказал не по обычаю:
— А с обоих сразу начинай. Да крепи так, чтоб на всю жизнь!
Отклонение это было встречено дружным одобрением.
— Правильна-а! И крепче вяжи, чтоб судьба не развязала.
Подружка связала банты, отскочила в сторону. Посаженые отцы принялись разглядывать узел.
— Крепление похвально. И аккурат посередине. Знать, вовек не отлучаться друг от друга, пока господь не приберет.
— Пораздвиньтесь, чтоб людям было видать.
— Двигайся не двигайся, а точно — жить да красоваться.
Еще раз выпили. Теперь заставили чокнуться и жениха с невестой. Они обменялись рюмками и выпили до дна, перевернули рюмки.
В кухне убрали половики, загудел пол от пляски.
Сарбинка разудало отгуляла вольную свадьбу.
8
Недолгим было счастье Марьки. Года не минуло — грянула германская война. Единственному сыну солдата-инвалида, Ивану, была положена отсрочка, однако его сразу же забрали. Объявили: раз женатый, останется со стариками молодица, — льгота отпадает.
Люди болтали, что опять не обошлось без козней Семки Борщова, который пристроился писарем при воинском начальнике. Красавчик после бегства Марьки назавтра же сыграл свадьбу, взял в жены Катерину, Марьину подружку, которая уговаривала ее на крылечке, нахваливала Семку. По деревне язвили: женился, чтоб не пропали заготовленные водка и еда. Сам Семка, мигом высватав Катерину, бахвалился:
— Катька получше Марьки. И телом подобрее, и лицом побелее, и родители у нее побогаче, сами приданое дали. Круглый выигрыш получился!
О Марьке, говорил Семка, он не горюет и горевать не собирается. Сватался за нее просто потому, что жила у них в батрачках, привыкли жалеть ее, из жалости и выкуп родителям давали. Из грязи бы да в князи угодила девка, а раз ума не хватило, обзарилась на голодранца-варнака, пусть на себя пеняет.
Ну, а что было у Семки на уме — кто знает? Только позор не вдруг смоешь. Все понимали, что Семка затаил лютую ненависть. И похоже, постарался, чтоб Ивана в первую голову отправили на войну.
Служил Иван матросом на Балтийском флоте, на минном тральщике. Как он там плавал и вылавливал эти окаянные мины, Марька не представляла себе. Никогда не видывала она ни моря, ни мин, да сердцем понимала, что вылавливает Иван злую смерть, стало быть, и сам ходит рядом со смертью.