— Гы-гы! Над тремя половинками ржала, а у самой доска на три четвертинки раскладывается! — расхохоталась девчонка в спортивном костюме. Учительница недовольно глянула на нее:
— Марин, да не в этом суть. Тань, это, конечно, неплохо, но все-таки нелитературно.
— А почему? — обиделась белобрысая. — Я поправила, как вы сказали: написала, как что выглядит, и про настроение.
— Да образнее надо было! Ты просто пишешь: то синее, это зеленое, а надо, чтобы метафоры были, сравнения. Вот, например, из моего эссе: «комбайн жадно зарычал, как плотоядный зверь, втыкая свои зубы в податливую и жирную плоть земли, и выкашлял из себя первый стог»… А зачем ты написала про маринованных осьминогов, так же, как Лена?
— Этот… Образ понравился.
— Ну вообще… Надо оригинальные образы придумывать, которых ни у кого нет. Чем сложнее образ, тем интереснее. Помните, мы с вами в тот раз разбирали слова песни «Светлые мальчики с перьями на головах»? А в позатот раз, помните, я вам поэзию постмодерна и свои эссе читала? Вот как надо, вот как круто! Настоящий писатель так напишет, что по фигу, сколько там половинок у доски, читатель все равно кайфовать будет! Писатель должен уметь воздействовать на людей! Заставлять их ощущать то, что он хочет! Язык надо плести, заплетать, играть им! Это простыми словами не сделаешь! — учительница, разгорячившись, махнула книжкой по истории русского рока и отбросила ее на край стола.
— Ну чего, понятно? Марина, а ты читать будешь?
— Да поправлю, как вы сказали, и прочту. Мне еще немного. Пара образов осталась… Ну вот. У меня было задание описать наш класс вечером. Короче, название: «Проклятое место». «Утром и днем наш класс, может быть, безобидное место, но неизвестно, что будет с тем, кто зайдет сюда после уроков. Лампы выключены, и при зловещем синем свете сумерек блестят, как слизняки, черные горшки на стенах. Из них, словно скользкие щупальца, вываливаются тощие стебли цветов, которые так и норовят вцепиться тебе в волосы и прорасти в голову. На шершавом, как гробовые доски, полу, громоздятся черные парты. В холодных, как лед, батареях раздается зловещий вой и бульканье, будто кто-то, запертый там навечно, хочет вырваться наружу, а его не пускают и душат. На все это злобно глядит со стены доска. Она вся как будто пропитана страданиями неответивших учеников и злобой учителей, и так и излучает в тебя эту злобу. Доска эта очень странная и загадочная: когда она сложена, никто не знает, как она разложится завтра — на три половины или на три четверти. Но самое ужасное место класса вечером — это шкаф. На его глубоких полках за прозрачным стеклом стоят разные банки. В одной — серый, как пепел, маринованный осьминог, приклеивший к стеклу свои мерзкие, все в присосках, щупальца, и колышущийся, будто он хочет выбраться наружу, в другой — моллюск в разрезе, скользкий, как протухшее желе, а рядом с ними ухмыляются три чьих-то желтых зубастых черепа. Со шкафом шутки плохи, открывать его запрещено. Говорят, одна маленькая девочка зашла вечером в класс, открыла шкаф, чтобы потрогать черепа, и больше ее не видели»…
— Правда, что ли? — с ужасом прервала ее Лена. Марина только зловеще хмыкнула.
— Ну, хватит, Марин. Образы простые, стиль у тебя, конечно, обычный классический реализм, но для начала сойдет, — пробормотала учительница. Взгляд ее был прикован к шкафу, за стеклом которого смутно виднелся осьминог и ряд черепов. — Слушайте, а чего в классе так темно-то? Вы почему свет не включите?
— Лен, включи, — сказала Марина. Лена потянулась к выключателю, и свисающий из горшка отросток цветка легонько задел ее по волосам. Лена отпрянула, с визгом схватившись за голову.
— Ну, ну, чего ты кричишь? — Ирина Степановна сама поспешно щелкнула выключателем, но свет не загорелся. — Э-это что такое?
— Выключатель тут плохой, — отозвалась Марина. — Бывает, вообще не срабатывает.
— А… Так вот, Марин, о чем я говорила? Образы у тебя есть, но они очень простые.
— Зато доходчивые.
— Ну, как сказать… Черепа у тебя просто желтые и зубастые, осьминоги просто противные, а можно было бы придумать сравнение поприкольнее, с действием. Ну, например, смотри, как у меня в эссе: «шершавые языки гор облизывают небо».
— А, — сказала Марина. — Тогда можно так: «стесанные зубы желтых черепов медленно едят тьму».
— Урррррррррмхххх, — громко захрипел кто-то.
— Что это?! — подскочила учительница.
— Батарея, — объяснила Марина.
— Ирина Степановна, а можно я пойду? — напряженным голосом выкрикнула Лена. — Мне домой надо.
— А мне не надо, что ли? — подхватила Таня. — Я вообще еле отпросилась у мамы. Ирина Степановна, может, вы нам задание дадите, и мы пойдем?
— Ну лады, сейчас, — согласилась учительница и шагнула к сложенной доске, собираясь разложить ее. Но рука ее вдруг застыла, не коснувшись створок. Учительница неопределенно помахала ею в воздухе, после чего вдруг наклонилась, схватила свой рюкзак и, надев его на себя, решительно направилась к двери, обгоняя собирающихся учениц. Уже оказавшись на пороге, она обернулась и быстро сообщила:
— Так, короче, напишите к следующему разу какой-нибудь там стишок про счастливую любовь.
— А вы куда? — хихикнув, спросила Марина.
— А я тоже пошла, заодно попрошу у Марии Петровны другой класс для занятий, а то что за приколы такие: свет не включается, доска раскладывается, осьминог еще этот… Маринованный…