Только прощаясь с дедом на крылечке, Иван догадался спросить, работает ли у того мобильник, который он сам подарил ему два года назад. Оказалось, что дед и забыл про телефон.
– Ставь на зарядку, – недовольно покачав головой, приказал внук. – И всегда носи с собой. Если что – сразу мне звони.
– Есть поставить на зарядку и сразу звонить! – вытянулся дед по стойке «смирно» и приложил ладонь к своей лохматой седой голове, даже не улыбнувшись…
5. Бессонная ночь
Когда Иван вернулся домой, Колька с Сашкой уже легли спать. Как он и думал, легли они не в чулане, где спали все лето, а на сеновале. Это могло означать только одно: у братьев появилась новая и очень серьезная тайна. Даже их отец давно уже знал, что если они подались спать на сеновал – значит, надо быть готовым к тому, что на следующий день близнецы будут молчаливыми, а сопли у Сашки потекут непрерывным ручьем. Не от того потекут, что он простудится на сеновале, а от того, что думать он может только с таким усердием, от какого у него усиливается насморк. Так уж он был устроен. Вот только ни сам Сашка, ни Колька этого не замечали, и им казалось, что никто об их новой тайне даже и не догадывается.
– Чего-то опять насупились, – сказал дядя Петя Ивану. – Видать, удумали старый мотоцикл перебирать.
– Почему мотоцикл? – спросил Иван, застыв у порога.
– А чего ж им в сенном амбаре делать? Он ведь там стоит. Как весной затащили туда, так там и стоит.
– Какой мотоцикл, отец! Им завтра на работу, – напомнил Иван.
– Ну, они молодые, им и четырех часов хватит, чтобы выспаться, – рассудил дядя Петя. – Вот увидишь: как чуть рассветет, так и вскочат, чтобы тайну свою начать воплощать.
– Ладно, – согласился Иван. – Пускай воплощают.
– Вот и я о том! – обрадовался отец. – Пусть воплощают. Только матери, Иван, это сильно не нравится. Переживает! «Беды бы, – говорит, – не натворили».
– Какая же беда может быть от мотоцикла! – усмехнулся Иван. – Если починят, только польза будет. Не надо будет его выбрасывать…
– Это ты правильно заметил! – засмеялся дядя Петя и поднялся из-за стола, на котором оставался опустошенный им до последней капли самовар. – Пойду спать. Завтра мне рано вставать.
– Зачем? – спросил Иван. – Снова в Москву собрался?
– Пока только посоветоваться с бригадой надо. Поеду в город. А ты будь готов: скоро опять за старшего тут останешься…
Иван проводил отца понимающим взглядом и, когда тот прикрыл за собой дверь своей спальни, потихоньку вышел во двор. Уже наступила глубокая ночь. Улеглась на чистой соломенной подстилке в закуте корова, продолжая и во сне пожевывать свежее сенцо, изредка квохтали на своем шестке под потолком куры, чуть слышно похрюкивал поросенок в омшанике. Было уютно здесь, в этом мире большого двора, и Иван не удержался от того, чтобы не присесть на широкую скамью, пристроенную к стене дома, и вдохнуть родные с малолетства запахи.
Невольно ему вспомнилось собственное детство. Вспомнилось, как любил он больше всего на свете именно свой двор и эту скамью в нем, на какой часто даже спал, принося из дома набитый соломой матрац и одеяло с подушкой. Часто потом, особенно во время воинской службы на Кавказе, ему снились те теплые, наполненные паром коровьего дыхания ночи. И как ни красивы были окружавшие его горы со снеговыми вершинами и пушистой зеленью густых лесов по склонам – лучше места, чем Архарово, с озером, высоченными соснами, зарослями сирени на улицах и вот этим двором в родительском доме, он и вообразить не мог.
Конечно, Кавказ во время службы на нем Ивана был сильно испорчен войной с озверевшими бандами, чье присутствие ощущалось и на лесных склонах величавых гор, и даже на их покрытых снегом и ослепляющих своим сиянием вершинах, но не это было главным. Главным было то, что Иван очень скучал по своей родине и мечтал поскорее вернуться сюда, под крышу этого двора. И он наотрез отказывался понимать старшего своего брата Федора, сменявшего родную землю на море, а теперь и Вовку, писавшего матери, что лучшего места, чем Москва, на всей земле не сыщешь.
Был Иван и у Вовки в Москве, и у Федора в Мурманске. И там и там было на что посмотреть – и только. Поглазел по сторонам, потолкался в метро, подышал морским воздухом и захотел домой. Потому что нечего было ему делать ни в Москве, ни на берегу студеного Баренцева моря. Не для них он родился на свет. Да и люди, что на Кавказе, что в Москве, что на Кольском полуострове показались Ивану какими-то не совсем здоровыми и как будто недовольными тем, что Бог определил им такие места жительства.